Помимо этих хором, в квартире еще былакомнатка-антресоль-мансарда – когда-то, видимо, конура для прислуги. Потолки вней были низкие, ниже положенных нормативов, поэтому комнатка считаласьнепригодной для жилья и в полезную площадь не входила. Путь вантресоль-мансарду вел через ванную комнату: огромную, барскую, с полукруглымиокнами, со сливочного цвета кафельными плитками и с патрицианского великолепиячугунной ванной на ножках, старинные медные краны которой тетка обожаланачищать до блеска. Антресоль служила кладовой – именно там хранились пустыебутылки, банные веники, коробки-коробочки со всякой полезной всячиной, а заоднои топчан, куда укладывали гостей двух рангов: либо случайных и неважных, либосовсем уж близких – свои, мол, люди… Петя дважды на этом топчане ночевал, когдаоказывался в Самаре на гастролях. Он был и своим, и неважным.

За минувшие годы здесь ничего не изменилось. Главное,остались те же запахи, и каждая комната пахла по-своему. Гостиная благоухаладушистым советским мылом: еще с тех времен, когда принято было делать запасыпрактически всего, тетка хранила коробку с земляничным мылом под диваном, такчто тот пропах навеки. В спальне витал устойчивый аромат заморских плантаций:хозяйка перекладывала вещи апельсинными корками, полагая это идеальнымсредством от моли. А в кабинете пахло кожей… Подумать только, неужели все эти годы?..Много лет шефом школы, в которой Вися преподавала, была кожгалантерейнаяфабрика. Тетке давали там подработать – она вгоняла гвоздики в кожаные лоскутыовальной формы, которые затем вправлялись в массажные щетки. Сидя зателевизором, можно было за час напихать гвоздочков в пять щеток. Платили,помнится, копейки, но тетка была не жадной, просто очень запасливой. Почему,говорила, не заработать, когда само в руки идет?

Обожала она всевозможные кухонные штучки – шкафы былизаставлены устройствами и приспособлениями, которые обычному человеку могутпонадобиться раз в жизни или не понадобиться совсем: формами для выпечки,таймерами для варки яиц, сковородами для глазуньи, вафельницами, утятницами,сотейниками, прессами для жарки цыплят-табака, корзиночками для выпеканиякексов, ножом для снятия лимонной цедры… Падение железного занавеса открылотетке новые горизонты и позволило развернуться во всю ширь – она покупала все,что могла: вакуумные пакеты для хранения продуктов, посуду «Цептер», тефлоновыекастрюльки, нарядные баночки для хранения приправ… При этом на праздничномстоле у нее всегда стоял обычный набор блюд русской хозяйки, без каких-либоизысков: винегрет, холодец, салат оливье, курник… Словом, теткин домпредставлял собой ту самую полную чашу, разгребать которую пришлось бы месяцатри, кабы не верный и поможливый Сильва. Жил он в том же дворе, в однокомнатнойквартирке на пятом этаже, и когда на призыв очередной соседки: «Си-и-и-льва!»из окна показывалась его львиная грива и массивный торс римского легионера, неместные люди задерживали шаг и озадаченно переглядывались. Что стряслось вэндокринной чащобе его внешне безупречного организма, почему этот пылкийкрасавец так боязливо уклонялся всю жизнь от радостей и горестей любви – этогоникто не знал, и, как деликатно-сурово говорила тетка, нам того касаться неслед.

Он примчался минут через десять со своей чехонькой. Чайникуже пыхтел и горячо сердился, чашки были расставлены, хлеб нарезан; Лизаотыскала в жестяной коробке, опоясанной розовым китайским рассветом, зеленыйчай, в холодильнике нашлись сыр, колбаса, ватрушки…

– Сначала налей мне горячего, – велел из прихожейСильва. – Задубел, как с-с-собака!

Он и тут ни минуты не молчал, всем раздавал указания и самже немедленно бросался их выполнять. Едва переступил порог кухни, тут же всемразлил чаю и, рухнув на стул, оторвал кусок от ватрушки и стал энергичножевать. Кухня была маленькой, и он занимал собой всю ее, особенно когдажестикулировал, а без этого разговаривать не мог.

– Хотела стенку вот эту убрать, – гоняя за щекойкрупный кусок ватрушки и поколачивая кулаком о стенку, говорил он. –Американская чтоб кухня была. Я только не могу понять – при чем к намамериканская? Да и стенки тут – можно только ставить, а не ломать. Тут знаетекакая толщинища? – два с половиной кирпича! Вон печку разбирала, ка-акнамучилась… Это ж дом какой – Челышова дом! Не архитектора, а застройщика,купца…

Продолжая говорить, Сильва нарезал булку на ломти и сталравномерно и ловко, как штукатур мастерком, намазывать на них масло ровнымслоем. Причем делал это на всех, возражений не слушал. Был вдохновенным инеостановимым распорядителем.

– Он деньги вкладывал в доходные дома, так это были –дома! А как проверял качество оконных конструкций, знаешь? Бери булку, Лиз, что-тты уж больно изяшная… так же тож нельзя, чтоб взрослая женщина прям-таки телане имела…

– Сильва! Так что там оконные конструкции? –перебил Петя.

– Да… привозят ему рамы, он с воза хвать одну, и велитсбросить ее со второго этажа. И если та лопается, он всю партию взад вертает! Унего деревянные детали не просто олифой покрывали, а варили в олифе, в огромныхчанах, много часов. А кирпич как обжигали, а как его проверяли: погружали вводу, и не дай бог, треснет – опять всю партию вертает. Кирпичи – красавцы! Триоттенка было – железняк, красный и алый. Вот этот дом… – он ласково провелладонью по стене, – из красного кирпича. Но оштукатурен… Петь, а что это утебя серьга такая мощная, смотри, ухо как оттянулось. Ты прям как эти чурбаны…ну, с острова Пасхи.

Петя усмехнулся, тронул мочку и впрямь оттянутого уха,пояснил:

– Вешаю еще одну нить марионетки. Дополнительныедвигательные возможности, понимаешь? Пальцев-то всего десять…

После второй чашки чая Сильва решил, что все уже согрелись ипора переходить на пиво с чехонькой.

Вскочил, пошел за пивом – за неимением места на кухнехолодильник стоял в зале…

Петя глянул в окно: там уже загустел сизый сумрак и, какстарый алкоголик, очнулся мутный дворовый фонарь, время от времени вновьзасыпая. Одно за другим в стылом воздухе темного двора стали оживать желтые,голубоватые, оранжевые окна…

Подобрав под себя ноги, Лиза притулилась в углу кухонногодиванчика и, кажется, задремала.

– Детка, – позвал он с тихой нежностью. – Тыбы пошла, легла… Боюсь, это застолье на века.

Она не ответила, не шелохнулась, но через минуту спустила сдиванчика ноги, нащупала тапки и вяло поплелась в спальню. Утомилась за день,подумал он с беспокойством: полет с пересадкой, потом дорога из Курумоча, ну иСильва на радостях молотит и молотит, как подорванный… И вдруг опять вспомнил –будто внутрь ему плеснули огня, – как вчера метались над ним красные рыбкина пижамной куртке, и как потом за завтраком она сидела напротив него натеррасе, и ее длинные задумчивые брови струились, как атласные ленточки. Этиброви были самым живым и прекрасным, самым точно угаданным, что получилось вЭллис. Конечно, идеальным было бы использовать настоящие волосы Лизы, но… Вобщем, он славно выкрутился: подстриг Карагёза и долго экспериментировал скрасками, подбирая точный оттенок.