скамье, подо мной была целая лужа моего горячего и липкого пота, тело просто горело, и больше всего на свете я хотел глоток воды. Вот именно глоток, не больше, потому что пересохло не просто горло, высох рот, язык превратился в какую-то непонятную, шершавую опухоль во рту, всё это жутко болело и противно дёргалось. Один глоток, один-единственный! – молил я, понимая, что Акулина где-то рядом и всё прекрасно слышит.

– Щас, милок, щас! – отозвалась она почти ласково, и это тоже не предвещало ничего хорошего.

Она снова уселась прямо перед моим лицом, и не успел я подивиться тому, какой мокрой и скользкой опять стала её кунка, как весёлая горячая струя золотого дождя ударила мне в нос и в рот. И вы не представляете, какое блаженство я испытал, купаясь в этой горько-соленой влаге, когда хлебал её крупными "колымскими" глотками. Я понимал, что минуту спустя меня, скорее всего, вывернет с голодухи и от болевого шока, но хоть часть этого пенного напитка смочит мой иссохшийся организм и не даст умереть от обезвоживания. И если вы думаете, что трудно быть благодарным девушке, которая пописала вам в физиономию, то вы ровным счетом ничего не понимаете в жизни.

Акулина снова прижалась к моей голове мокрой пиздой и задышала как загнанная лошадь. Она было близка к оргазму. Господи, думал я, ну разреши мне отлизать тебе, сучка! Ты поймаешь, наконец, своих бабочек в животу, а хоть немного забудусь без этой ужасающей боли! Ну смилуйся, золотая рыбка!

Но она снова пересела мне на голову и я опять услышал как распорола воздух бамбуковая трость в её руке:

Фр-ррр, фр-ррр…

На этот раз мне обожгло ноги. Акулина принялась методично стегать по играм и ляжкам. И ноги тут же свело судорогой, от которой я просто захрипел и задёргался, стараясь любой ценой разорвать путы. Потому что просто физически невозможно терпеть, когда тебе сводит судорогой икроножную мышцу, а ты не можешь её достать, чтобы размять руками и снять судорогу. В такой момент мозг просто отключается, и ты превращаешься в дрожащий комок нервов, визжащий сразу во всех слышимых диапазонах звука. Мне свело сразу обе ноги.

И тут случилось чудо. Акулина кончила. Да, именно в момент моих наивысших страданий, она смогла получить свой самый яркий и сочный оргазм. Не прикасаясь к кунке, без отлиза и каких-либо еще стимуляций. Просто от порки человека тростью. От вида иссеченного вкровь мужского тела. От диких криков и страданий её раба. От осознания своей беспредельной власти над его жизнью и смертью.

Оргазм, судя по всему, и правда был шикарным. Я всё еще кусал в бессилье дерево скамейки, а Акулина, сидя на мне верхом, вздрагивала и сжимала меня своими мощными ляжками, отчего у меня периодически случались кратковременные параличи дыхания. А на спину и загривок мне жаркими струями лились и лились потоки её секреции. Наконец она затихла, откинулась чуть назад (у меня от этого её движения голова окончательно свернулась набок, и что-то хрустнуло в шейных позвонках), и шумно блаженно вздохнула. Потянулась вперед и неуловимым движением мгновенно сняла мою боль со сведённых каменной хваткой икр.

Ведьмой она всё-таки была отменной. Кажется, я это уже говорил? Не помню, простите, мысли путаются…

***

– А вот и Николаша вернулся! – радостно сказала Акулина, всё еще сидя на моей шее. Я не мог видеть (башка была свёрнута вправо), но отчетливо слышал неуверенные шаги брата, как он поспешно опустился перед ней на колени, как замер, громко чмокая-целуя ей ноги, как посмеивалась Хозяйка, принимала его покаянные поклоны и лобзания.

– Убейте меня, Хозяйка! Запорите до смерти, только его отпустите! – тут же взмолился брат и Акулина строго на него прикрикнула.

– Молчи! Он искупил и свою, и твою вину. И потому он свободен. Утром может уехать.

Коля снова аж зашёлся в благодарных рыданиях и судя по шершанию языка и хлюпающим звукам, стал с удвоенной силой облизывать ведьмины ступни. Она сладостно хихикала, но ноги не отнималась, упиваясь его рабским самоунижением.

Всё-таки мелочные существа, эти ведьмы. Такое могущество и такая пошлая любовь к холопству, преклонению перед ними, жажда всё время видеть перед собой распластанных ниц и попирать их ногами. Почему они настолько мелочны и пошлы? Где-то читал, что это отличительная черта демонов – любовь к власти и унижению. Каким образом это в них сочетается – огромная сила и гадкое пристрастие к вульгарному садомазохизму?

Отвлекая себя этой ерундой, я старался не думать о неожиданных словах Акулины. Что это было? Она врет, как всегда? Но странно, она всегда как будто говорит правду, но эта правда каким-то мистическим образом оборачивается в ложь. Я свободен, и завтра могу уехать? А как же брат? Он останется у неё в холопах? И она всерьёз думает, что я его снова брошу? Или всё отлично понимает, что я никуда без него не денусь и рассчитывает, что теперь мы оба на самом прочном поводке у неё – на нашей братской преданности друг другу? Именно об этом она и говорила перед поркой, что устала нас контролировать. Теперь, мол, сами, добровольно, запишемся к ней в дворовые девки, и будем служить не за страх, а за совесть.

Вот оно что. Умно, как всегда. Браво, Хозяйка! Только я всё равно что-нибудь придумаю. А пока…

Пока мои мысли словно бы остановились и пошли по кругу. Я физически был не в состоянии что-либо осмысливать в таком плачевном виде. Акулина, отдохнув после оргазма, встала с меня и разрешила Коле меня развязать. А для пущего моего унижения, пока я сползал со скамейки, и кое-как расправлял затёкшие члены, она велела Николаю её вылизать насухо. Там и правда было настоящее слизливое болото. И я должен был смотреть, как стоя перед ней на коленях, братка с благодарностью слизывает с её толстых ляжек её выделения, как она поворачивается к нему задом, как немного кокетливо раздвигает свой зад руками (смотря при этом масляными глазками на меня), и как Коля ныряет лицом и туда…

Я знаю какова на вкус её задница, как там вкусно, горячо и липко.

Но сегодня за меня старается Коля, а я стою и смотрю на всё это. Я "свободен", на мою волю она сейчас нисколько не воздействует, я могу встать и уйти, и даже переночевать в лесу, я могу…

Да ни хрена я на самом-то деле не могу! Она будет порот его как меня сегодня, а я