– Царства ей небесного!—

поддержал я товарища.

– Мда, старуха была

Божий одуванчик!

Ни о ком

плохого слова нескажет!

Ела незаметно, какптичка,

зовешь к столу —

«Я потом, опослявсех»,

все дни проводила вработе —

не дай Бог занемочьи слечь!

Всё жила —

боялась, померев,

причинить другимнеудобство,

все опасаласьраспухнуть и посинеть!

Как истинная дама,

боялась плоховыглядеть!

Тревожилась лежать

и распостранятьтрупную вонь!

И ты знаешь, всесбылось,

как она хотела:

умерла «на ногах»,

так тихо ойкнула

и отдала Богу душу!

Смотришь на нее,

румянец разлился пощекам,

даже морщиныразгладились,

лежит, будто спиткрепко…

Я стоял,

силился взять ееруку в свою,

но страшно как-тостало,

побоялся не ощутитьтепла ее рук.

А на руке, представляешь,

следы синей краски—

это батя скамейку

перед домом красил.

А ты представляешь

она в церковь ходила,

священика Михаилавсе хвалила,

как он службу ведет!

А этот Михаил

приехал ее отпеватьуже «под мухой»!

Боже, да гореть емув аду,

пьяной скотине! —

не унимался приятель,

пуская дым от папиросы

в чуть приподнятуюпыльную «завесу»

стекла автомобиля.

Я молчал,

только перекатывалво рту

виноградное вино

аромата яблок белогоналива,

который в Ленинградевеличают

«винным»,

а в Поволжье

и вовсе кличут«пудовщиной».

– Вот и не осталосьничего.

Вот и не осталосьничего —

а лето пахнет солнцем.—

подпевал приятельзвучавшему по радио

искристо-багряномуголосу [24 - Из песни Д. Арбениной «Солнце».].

Боюсь, что кое-чтоосталось.

Оно даёт о себе знать

покалыванием слева!

А ещё шелковая нитка

от твоих бисерныхбус,

лежащая на подоконнике…

Кто-то уже успелотдать дань некрологу.

* * *

Вдруг я увидел

очертание знакомогосилуэта,

который мелькнул

около моего обшарпанногоподъезда —

это была она, Ленка!

Она искала меня вездеи всюду!

А я и не пряталсявовсе,

просто превратился

в некоего хамелеона,

который сливается

с окружающим миром

и живет по принципу:

если он не захочет,

то его и не увидятвовсе!

Ведь за эти несколькомесяцев

я совершенно выбилсяиз сил!

Я устал от всех,

от нее, от себя,

от этих вечныхтелефонных звонков!

Мне постоянно снилосьморе,

то спокойноеаквамариново-голубое,

то мрачноеобсидианово-черное.

Мерещился запахморской соли

обжигающий мои ноздри

хуже любого уксуса.

Я даже пересталупотреблять

эту специю в пищу,

потому что онавызывала

лишь тошноту и горечьво рту.

Теперь все моряпредставляются

мне кладбищами.

Ленка, посмаковавмятную сигарку,

постояла немного уподъезда

и удалилась.

Уходила она,оглядываясь,

боялась, что янеожиданно появлюсь

на горизонте,

а она упустит этотмомент.

Как будто от этогомомента

что-то зависело,

казалось, что зависело!

Я уже не мог ничегоизменить,

потому что дальнейшее

наше нахождениерядом

грозило

общей глобальнойкатастрофой!

* * *

Почему нельзя

стереть память?

Сшил губы суровымнитками,

чтобы не закричать!

Боль краповая, какбереты,

уходящая в серый.

Я не помню, какими— нежными или грубыми– были твои руки?

Твоя весна принесламне

лишь опавшие лепестки,

белые, как снег наполях.

Твоя любовь —

тлеющую головешку

вместо сердца!

* * *

Ты окликнула меняпо имени —

я обернулся.

Ты стояла

закутанная в черный

кашемировый шарф,

на изъеденных губах

лоскутками висела

нежно-розовая помадатвоей сестры.

С одной стороны,

тебе это жутко нешло,

с другой —

было настолько родным

и казалось такимумильным,

что рвало мое сердцев клочья.

Весенний,

но все еще морозныйвоздух

расщеплял твой запахна молекулы.

До меня долетали

только отголоскисвежего,

кристально-чистого,

насыщенно-цветочного,

влажного аромата«лилейной воды».

От этого воздухстановился

еще более весенним!

Мне так хотелосьобнять тебя

и ощутить эти нежныегубы