клубков шерсти». Тут мы совсем ничего не поняли. Тогда Матрена Федоровна засмеялась и пояснила: «Это я вам хочу притчу рассказать. Бабушка нашим матерям, бывало, наказывала: не держите клубки в сундуке, там они в покое отсыреть могут и моль их источит. Сундук — место мертвое, глухое. Бабушка шерстяную пряжу всегда на печке вешала. Мы, ребятишки, там возимся, клубки толкаем, моль этого не любит, если заведется хоть одна — сразу вылетит!

Так и человеческая совесть, — говорит нам Матрена Федоровна. — Ее теребить надо. Вот сейчас Надежда Григорьевна Заглада растревожила совесть колхозников, многие стыдом горят, многие серьезно задумались».

— А нас тогда полевой суд растревожил, — добавляет Лида, не опуская глаз.

Я интересуюсь: а как те, другие, бывшие ответчицы? Узнаю, что одна так и зарыла свою совесть в «мертвом месте» — на личном огороде. Пришлось правлению облегчить ее непосильные труды — уменьшить приусадебный участок. А остальные работают в колхозе честно.

Не стерпев, задаю ехидный вопрос:

— Лида, ведь ферма у вас не полностью механизирована. Небось приходится к корытам нагибаться, вниз смотреть? И Василий, он ведь прицепщик, тоже не подымает глаз от земли?..

Лида принимает вызов:

— Э нет! Смотрим мы только вперед и вверх.

Рассказывает: Василий заочно учится, теперь он тракторист, побывал с другими передовиками на Нововоронежской атомной станции. Она, Лида, недавно ездила на совещание животноводов в Бобров. В День молодежи ее премировали, Васю тоже. Большая у них забота — изба стара; как построят на ее месте дом (сад уже посадили), можно будет и в Москву съездить. Очень им обоим хочется посмотреть Москву.

Несколько дней спустя я случайно встретилась со старой Григорьевной. Она узнала меня первая, посыпала скороговоркой:

— Помнишь, милая, помнишь, ты меня тогда спытывала, я тебе сказывала: она, Лида, ухватистая, на все проворная. У нее поросята к отъему по двадцать килограммов наращивают, а норма — двенадцать. Ну, зарабатывает много, это всегда годится. А главное — дорог почет! Я сама самолюбимая. Мне не нравится ниже людей быть, я всегда старалась трудом возвышаться. И Лида старается. Хорошая у меня сноха — цветок лазоревый!

ЧЕРЕЗ СВОЮ ЛЮБОВЬ

Рассказ

Однажды зимой мне понадобилось поехать в колхоз «Память Кирова». Я позвонила председателю Матрене Федоровне Тимашовой.

Она сказала, что всю неделю были сильные снегопады, дорогу не успевают расчищать, легковые машины не могут пробиться в сугробах, а «козлик» стал на ремонт. Матрена Федоровна пообещала прислать на станцию лошадь, а чтобы мне не замерзнуть в пути (ведь на лошади-то езды добрых два часа), — валенки и тулуп.

Я обрадовалась. В наше время машин и моторов не так часто выпадает удовольствие прокатиться на санках. Сразу нахлынули милые воспоминания моего деревенского детства. «Лошадка мохноногая», которая «торопится, бежит». «Дровенки», заваленные сеном. Сидишь, бывало, на них спиной к лошади, а накатанная дорога скользит, скользит из-под полозьев. Впрочем, розвальни на станцию не пришлют. Пришлют сани со спинкой — козырки́.

...Хорошо, что «ямщик» сел не на облучок, а рядом со мной. Иначе нам трудно было бы разговаривать. А он оказался очень словоохотливым. Это был парень с такими сияющими глазами, что я запомнила их голубыми, хотя, пожалуй, они все-таки серые. Из-под лихо сдвинутой шапки на лоб его валом валились прямые бронзово-русые волосы, будто пшеница, сброшенная с лафета.

Парень говорил неумолчно и за половину пути успел рассказать мне все колхозные новости, а также сообщить о важнейшем событии своей жизни — о том, что года нет, как он женился, что жену его зовут Роза и это имя ей очень идет.

Время от времени я задавала вопросы, и Василий охотно отвечал. Так я узнала, что он имеет «три основные профессии»: тракторист, комбайнер, механик прессподборщика. И еще одну, о которой он упомянул, как мне показалось, смущенно, — дояр.

Желая ободрить парня, я произнесла маленькую речь о том, что в старые времена и впрямь считали, будто доить корову пристало только бабе, но если кто думает так и теперь, — это отрыжка прошлого. Ничего зазорного в этом деле для мужчины нет. Всякий труд почетен. И так далее, в том же духе...

Василий с полным вниманием выслушал мой назидания. Но когда я напомнила ему, что «Комсомольская правда» посвятила специальную полосу парням-доярам, выдохнул сокрушенно:

— Да ведь те ребята стали доярами по сознательности. А я — через свою глупость и через свою любовь...

После такого доверительного признания я настроилась услышать нечто лирическое и была разочарована, когда Василий деловым тоном спросил:

— Вы видели пресс-подборщик? Знакомы с принципом его работы?

Похоже было, что парень застеснялся и уводит разговор в сторону. Любопытством его можно было только вспугнуть. Оставалось вооружиться терпением. Я постаралась мобилизовать в себе весь запас интереса к сельскохозяйственной технике.

Василий воодушевился, рассказывал взахлеб:

— Учился я на курсах, имел в виду стать комбайнером. Но тут получил наш колхоз самоходный пресс-подборщик. Матрена Федоровна спрашивает механизаторов: «Кто на нем желает работать?» Старые комбайнеры сомневаются: еще неизвестно, что за машина, может, ломаться будет. Люди они детные, им нужно твердое обеспечение. На своих-то привычных марках они, зажмурившись, любой хлеб не стригут, а бреют.

А я — новичок. Мне что ту, что иную машину — все равно осваивать. Согласился. Василий Михайлович Фролов, наш колхозный инженер, стал со мной отдельно занятия проводить.

«Вот, — говорит, — смотри, ничего тут особо хитрого нет: у него двойная рама, а в середине поршень. И прижимная плита, чтобы уплотнять сено. Забирает он сено подборщиком, подает в мялку. Сено стремится сохранить Свой объем, а поршень его сжимает. Вязальный механизм вроде как у швейной машины, только иглы две. Проволока закладывается в барабан сразу на двух катушках, по тридцать шесть килограммов на каждой. А мотор наверху, на площадке. Вот видишь, и баранка — рулевое управление, и тормоз».

За недолгий срок машину я понял и стал на ней работать. Поначалу сильно умаривался. И не то чтобы руки или ноги уставали, а каждая жилка во всем теле — нервная система, что ли.

Но это не потому, что я попал на пресс-подборщик. И на комбайне в первые дни так же себя чувствуешь. Все время ушки на макушке: не скребет ли где железо об железо, не тарахтит ли в барабане. Глаза все проглядишь — не напороться бы на какой посторонний предмет.

А когда обвыкнешь, напряженности будто не было. Истаяла, как роса на траве. Все становится простым и