После этого надо будет лишь один раз ударить Вермунда под бронированное веко, и дракону придет конец. Удар должен быть сильным, чтобы копье проникло глубоко в мозг, но Илгра не сомневалась, что достигнет цели, – ее руку будет вести память о погибшем отце.

Она дошла до ручейка, струившегося по мшистой долине, и остановилась наполнить бурдюки. Погрузила их в ледяную воду, глубоко вздохнула, наслаждаясь свежим запахом ручья и мирным журчанием воды на каменистых перекатах. Ибо знала: может быть, в последний раз ей дано вкусить эту простую радость.

Илгра двинулась дальше, сквозь кусты и колючки, по склонам и гребням, через ущелья и перевалы, пока деревня далеко внизу не съежилась в кучку домов, крошечных, как детские игрушки. Дорогу часто преграждали каменные скалы, и приходилось карабкаться, нащупывая неверные выступы, зная, что если рука соскользнет, то Илгре грозит гибель. Солнце весь день жарко палило, жгучий пот струился по лбу и заливал глаза. На ходу она ела, но понемногу, чтобы сытый живот не замедлял движения.

Склоны Кулкараса были так отвесны, что почти на всем пути могучая гора скрывала Вермунда из виду. Было, однако, слышно, как древний змей храпит и порыкивает во сне, а когда он шевелился, гора стонала и с деревьев испуганно вспархивали птицы.

В конце концов Вермунд появился во всей своей красе. Сначала со склона Кулкараса свесился кончик хвоста, огромный, черный и зубчатый, как горный утес. Потом складка крыла – толще любой самой толстой шкуры, пронизанная пульсирующими венами толщиной с ногу Илгры. И наконец – исполинские белые когти на передней лапе, кривые, зубчатые, как пила, с хищными острыми кончиками. А над ними – клиновидная драконья голова, частично прикрытая хвостом. Тяжелый кисло-мускусный запах змея напоминал о пещере огромной кошки. Запах предостерегающий, запах пожирателя плоти.

Увидев Вермунда издалека, Илгра остановилась и выполнила последние приготовления. Обвязала ноги тряпками, чтобы не выдать себя нечаянными звуками. Полила водой рыхлую землю и измазалась в грязи, чтобы отбить свой запах. Если бы она охотилась на оленя, то натерлась бы сосновой хвоей или можжевельником, но здесь, высоко в горах, росли только мох и лишайники. Напоследок она натерла кожу шерстяной тряпкой, которая долго висела над очагом, чтобы пропитаться запахом дыма. Дракон часто извергает дым из ноздрей и наверняка давно перестал чувствовать его запах.

Потом Илгра набралась храбрости и полезла дальше, только еще медленнее и осторожнее, чем прежде.

Через некоторое время она отчетливо увидела перед собой голову древнего исполинского змея и застыла в ужасе, а сердце, наоборот, ускорило бег. Она увидела между веками Вермунда красноватую щель и поняла, что дракон спит, держа бронированный глаз приоткрытым. Илгра внимательно рассмотрела горную вершину, где породы сильно растрескались и расслоились на каменные плиты. Их поверхность исполосовали глубокие царапины, среди обломков была рассыпана чешуя размером в две ее ладони, а в тенистых впадинах лежали заплатки нерастаявшего снега. Возле сложенного крыла виднелся плоский валун, испещренный знаками воинов, достигших вершины.

Осторожно, чтобы не потревожить камни и чешуйки, Илгра обогнула дракона, стараясь, чтобы между нею и багровым глазом всегда находилась каменная плита. Если удастся подкрасться поближе, она ударит прежде, чем дракон успеет отозваться. И даже если он не погибнет с первого удара, то все равно ослепнет на один глаз, и справиться с ним станет намного легче.

Илгра одними губами произнесла молитву отцу и Рахне, царице богов, и они послали ей храбрости.

Воздух был такой разреженный, что Илгра дышала и не могла надышаться. Сила тревожного ожидания ускорила пульс. Каждый мускул натянулся, как струна, готовый к действию. От нервной дрожи шаги стали нетвердыми. Илгра ощутила, как внутри разгорается горячка боевой ярости – великое благо и проклятье ее народа, – и оскалила зубы в хищном торжестве.

Добрый час ушел на то, чтобы под прикрытием каменных плит и обломков скал подобраться к огромной голове Вермунда на расстояние удара. Она долго сидела на корточках, дожидаясь, пока успокоится дыхание и соберется боевой дух. Если она погибнет, смерть будет славная, и еще много поколений сородичей будут воспевать ее имя. Илгра тронула рог отца, висевший на боку. Захотелось подуть в него, но нельзя – исчезло бы преимущество внезапности. А на него возлагалась вся надежда на успех.

Илгра глубоко вздохнула, выскочила из-за плиты и с копьем наперевес помчалась к дракону. Три быстрых шага – и острый наконечник метнулся к узкой багровой щели между веками спящего Вермунда.

Дракон мигнул.

С громким стуком копье ударилось о бронированное драконье веко и разбилось. Обломок вонзился в ладонь, и рука онемела от боли. Илгра застыла, словно налетев на стену. В первый миг от неожиданности она не могла шевельнуться.

Веко приподнялось. На Илгру глянул пылающий глаз в красной кайме. Черная скважина зрачка была огромна – казалось, в нее можно войти. Этот глаз заполнил собой небо, поработил все ее существо, пригвоздил к месту реально ощутимой силой. Потом ее окутал разум дракона, и Илгра сжалась под необъятной, непостижимой силой его рассудка. Она не ощутила в древнем змее ни удивления, ни гнева, ни даже насмешки, лишь самую обидную реакцию – безразличие.

Перед всепожирающей силой Вермунда ее самоощущение дрогнуло и заколебалось. Мир покачнулся, тьма оскалилась в голодной ухмылке, и все, что она знала, и все, кем она была, стало незначительным, как пылинка, плывущая в бескрайней пустоте…

Злость помогла Илгре освободиться из смертельных тисков драконьего разума, она попятилась и ухватилась за отцовский рог. Она могла бы вытерпеть от змея многое, но только не безразличие! Ну уж нет! Даже если это будет последним поступком в ее жизни, она пробудит Вермунда от этой апатии, вынудит ответить как равной, заставит отнестись к ней с уважением. Уж этого-то она и ее племя более чем достойны!

Илгра поднесла рог к губам, готовая озвучить всю свою ярость, как вдруг каменная россыпь подвела ее. Нога подвернулась, и она кубарем покатилась по голому склону с высоты гордого Кулкараса.

Она замахала руками и выронила сломанный Горгот. Не найдя, за что ухватиться, прижала рог к животу и не выпускала, а небо и земля кружились, словно обезумевшее колесо. Сначала под ней раскалывался обледенелый снег, потом трещали кусты и ветки, и наконец – с толчком таким сильным, что мир побелел и из глаз посыпались искры, – Илгра врезалась в скрученный ствол покореженной ветром сосны.

Шкура у Илгры, как и у всех Рогатых, была толстая, как у зимнего кабана. Она защитила от множества ран, но не смогла защитить от самого худшего. Когда судорожное дыхание восстановилось, Илгра осмелилась шевельнуться и вскрикнула от боли: нога, кажется, сломана.

И копья нигде не видно.

Она долго лежала, потеряв надежду, глядя на высокую гору, ожидая, что змей вот-вот спустится по склону Кулкараса и сожрет ее. А Илгра не могла ни дать отпор, ни спрятаться, поэтому сделала самое разумное, что только могла: осталась лежать, сберегая силы.