Бесконечно тоскливые дни, проведенные в этой квартире, аиногда и целые недели театрального межсезонья оставляли мне предостаточновремени для размышлений.

Самое главное – это меня не сломило.

Я выдержал трудности первых лет. Выдержал бремя славы ибогатства. Держусь по сей день, хотя от моего знаменитого иллюзиона только иосталось, что неразгаданная тайна.

Впрочем, теперь стало гораздо легче. Приняв на работу ОливУэнском, я через пару недель случайно узнал, что она снимает комнату в какой-тозаштатной привокзальной гостинице – адрес более чем сомнительный. Когда япризвал ее к ответу, она объяснила, что бывший работодатель из Гемпшираобеспечивал ей жилье, которое, естественно, пришлось освободить по расторженииконтракта. К этому времени мы с Олив уже привычно пользовались оттоманкой вуглу мастерской, и до меня дошло, что мне тоже нелишне было бы предложить ейквартиру.

Все решения такого рода диктовались Конвенцией, но в данномслучае это было простой формальностью. Олив не замедлила перебраться ко мне вХорнси. Там она и осталась, там живет и поныне.

До ее признания, которому суждено было изменить всю моюжизнь, оставались считанные недели.

В конце 1898 года у меня сорвался один ангажемент, поэтомумежду представлениями «Нового чуда транспортации» возник недельный перерыв. Ялишь однажды наведался в мастерскую, а все остальное время провел вместе с Оливв Хорнси, наслаждаясь домашним уютом и чувственными радостями. Мы началиотделывать квартиру и купили кое-что из хорошей мебели, благо успешныевыступления в престижном мюзик-холле «Иллирия» принесли ощутимый доход.

Накануне окончания этого безоблачного отрезка жизни – черездень нас ожидал эстрадный театр «Ипподром» в Брайтоне – Олив сообщила мнеубийственную весть. Это произошло поздно ночью, когда мы умиротворенно лежалирядом, готовясь отойти ко сну.

– Послушай, милый, – заговорила она, – я вото чем думаю: нужно тебе подыскать другую ассистентку.

У меня отнялся язык. До той минуты мне казалось, что жизньнаконец-то достигла желанного равновесия. Я обзавелся семьей. Обзавелсялюбовницей. С женою жил в доме, с любовницей – в квартире. Я не могнарадоваться на детей, обожал жену, пылал страстью к любовнице. Моя жизньразделилась на две части, которые никоим образом не пересекались; одна сторонане подозревала о существовании другой. Кроме всего прочего, моя возлюбленнаяработала у меня ассистенткой и была в этой роли совершенно прелестна иобворожительна. Она безупречно справлялась со своими сценическимиобязанностями, а благодаря ее эффектной внешности мои представления,несомненно, приобрели еще большую популярность. Я, как говорится, своего неупускал. И вот одна-единственная фраза грозила перечеркнуть все достигнутое,ввергнув меня в бездну отчаяния.

Заметив мое состояние, Олив сказала:

– Мне давно пора снять камень с души. Но дело не такплохо, как тебе кажется.

– Думаю, хуже некуда.

– Ну, если ты услышишь только первую половину, тосогласишься, что бывает и хуже, а если наберешься терпения и выслушаешь меня доконца, тебе сразу станет легче.

Вглядевшись в ее лицо, я упрекнул себя за невнимательность:Олив выглядела странно взволнованной. Дело явно принимало серьезный оборот.

Ее рассказ обрушился на меня лавиной и очень скороподтвердил мои наихудшие опасения. От услышанного я похолодел.

Олив начала с того, что хочет уйти со сцены по двумпричинам. Во-первых, она работала на подмостках не один год и просто-напростоустала. По ее словам, ей хотелось сидеть дома, оставаться моей возлюбленной ирадоваться моим успехам со стороны. Она обещала повременить, покуда я не найдуей подходящую замену. Это еще полбеды. Но, как она предупреждала, имелась такжевторая причина. И заключалась она в том, что Олив подослал ко мне некто,задумавший вызнать мои профессиональные тайны. Это был…

– Энджер! – вскричал я. – Тебя подослалРуперт Энджер?

Она не стала отпираться, но, увидев мою ярость, поспешноотодвинулась на безопасное расстояние, а потом разрыдалась. Я лихорадочнопытался вспомнить, о чем рассказывал ей сам, какую аппаратуру она видела закулисами и на сцене, какие секреты могла вызнать или разгадать и что успела сообщитьмоему врагу.

На какое-то время я перестал воспринимать ее слова и утратилспособность к объективному, логическому мышлению. Впрочем, Олив тольковсхлипывала и умоляла выслушать ее до конца.

Этот бессмысленный, удручающий разговор длился часа два,если не три. К полуночи мы окончательно зашли в тупик и нестерпимо захотелиспать. Выключив свет, мы опустились на подушку рядом друг с другом; даже этострашное откровение не смогло в одночасье переломить наших привычек.

Но сон не приходил; лежа в темноте, я пытался найти решение,однако мысли бешено метались по замкнутому кругу. Потом из темноты прозвучалголос Олив, тихий, но настойчивый:

– Неужели ты не понимаешь, что, будь я шпионкой РупертаЭнджера, ты бы не услышал от меня ни слова? Да, мы с ним были близки, но он мнеосточертел, да еще начал ухлестывать за какой-то девицей, и это меня доконало.У него навязчивая идея – как бы тебе насолить; мне стало невтерпеж, и я самазатеяла всю эту историю. Но когда я познакомилась с тобой… все моипредставления перевернулись. Ты совсем не такой, как Руперт. Дальше тебеизвестно; ведь у нас с тобой все было всерьез, правда? Руперт по-прежнемунадеется, что я за тобой шпионю; правда, теперь до него наверняка дошло, что подоброй воле я не стану на тебя доносить. Но пока я работаю с тобой, он неоставит меня в покое. Поэтому я и хочу уйти со сцены, спокойно жить в этойквартире, жить с тобой, Альфред. Знаешь, я чувствую, что полюбила тебя…

И так далее, до утра.

Когда за окном сквозь унылый дождик забрезжил гнетущий серыйрассвет, я сказал:

– Мое решение таково. Ты отправишься к Энджеру сотчетом. Я научу тебя, что ему сообщить, и ты повторишь все слово в слово.Скажешь, что это и есть тайна, которую он хотел выведать. Наговори ему чегоугодно, лишь бы только он поверил, что ты выкрала мой секрет. А после этого,если ты вернешься сюда, если поклянешься, что никогда не будешь иметь никакихдел с Энджером, и если – только если – я тебе поверю, мы сможем попробоватьначать все с начала. Ты на это готова?

– Сегодня же сделаю, как ты сказал, – пообещалаона. – Я хочу раз и навсегда вычеркнуть Энджера из своей жизни!

– Прежде я должен сходить в мастерскую. Надо решить,что именно можно сообщить Энджеру без ущерба для дела.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, я оставил Олив дома, асам вышел, вскочил на омнибус и поехал на Элджин-авеню. Заняв место наверху, якурил трубку и раздумывал, не ослеп ли я от любви и не пойдет ли прахом все,что у меня есть.

В мастерской эти вопросы подверглись серьезному обсуждению.Хотя дело приняло скверный оборот, в условиях многолетнего существованияКонвенции такое случается; вот и на этот раз у меня не создалось ощущения,будто на моем пути возникла небывалая или непреодолимая трудность. Да, мнепришлось нелегко, но Конвенция не была нарушена – она осталась моим надежнымоплотом. Более того, в качестве подтверждения безграничной веры в Конвенциюмогу записать, что остался-то в мастерской именно я, тогда как я вернулся вквартиру.