Я сообщаю зрителям, что с радостью пригласил бы кого-нибудьиз них на сцену для осмотра аппаратуры, не будь это сопряжено с огромным рискомдля жизни. Даю понять, что прежде имели место трагические случаи. Во избежаниеэтого, говорю я, мне пришлось изобрести пару безобидных способовпродемонстрировать мощность этого аппарата. Я сыплю щепотку магния на оголенныеконтакты, и зрителей в первых рядах на мгновение ослепляет ярчайшая белаявспышка! К потолку поднимаются клубы дыма, а я тем временем беру лист бумаги иопускаю его на полускрытую часть аппарата; бумагу тут же охватывает пламя, идым от нее также устремляется вверх, к колосникам. Гул нарастает. Создаетсявпечатление, что аппарат, словно живое существо, едва сдерживает грозныепотаенные силы.

Из левой кулисы появляется моя ассистентка, толкающая передсобой ящик на колесах. Он сколочен из толстых досок, но легко поворачиваетсявокруг своей оси. Передняя дверца и боковые стенки распахиваются, и все видят,что внутри пусто.

Сделав скорбную мину, я подаю знак ассистентке; она выноситпару огромных коричневых перчаток, которые не отличить от кожаных. Я сую в нихруки, девушка подводит меня к помосту и ставит так, чтобы я оказался позадинего. Из зала хорошо виден мой торс; все убеждаются, что поблизости нет низеркала, ни ширмы. Мои руки в перчатках опускаются на помост, гул становитсяеще громче, а потом вспыхивает яркий электрический разряд. Я отшатываюсь, будтодо смерти напуган.

Ассистентка в ужасе пятится назад. Прерывая свой монолог, япрошу ее в целях безопасности удалиться со сцены. Для виду она упрямится, нопотом с явным облегчением убегает за кулисы.

Я приближаюсь к металлическому конусу, берусь за него рукамив перчатках и с величайшей осторожностью поворачиваю верхушкой прямо внаправлении ящика.

Близится кульминационный момент. Из оркестровой ямы звучитбарабанная дробь. Я еще раз опускаю ладони на помост, и от моего прикосновениячудесным образом вспыхивают те лампы, которые дотоле ждали своего часа.Зловещий гул усиливается. Тогда я присаживаюсь на край помоста, поворачиваюсьбоком, отрываю ноги от пола и, наконец, медленно растягиваюсь во весь ростпосреди зримого неистовства электрических сил.

Подняв кверху сначала одну руку, затем другую, я плавностягиваю перчатки. Потом руки опускаются вдоль туловища и свешиваются по бокампомоста. С той стороны, которая обращена к зрительному залу, пальцы словноневзначай попадают в углубление, где только что воспламенилась бумага.Вспыхивает слепящий свет, и тут же все огни вокруг моего помоста гаснут.

В этот миг… я исчезаю.

Тотчас распахиваются дверцы ящика – и за ними обнаруживаетсяваш покорный слуга, скрючившийся в три погибели.

Я неловко вываливаюсь из открытого ящика прямо на планшетсцены. Под лучами прожекторов мало-помалу прихожу в себя. Встаю, жмурясь отслепящих огней. Смотрю в зрительный зал. Поворачиваюсь к помосту, жестомнапоминая публике, где только что находился. Поворачиваюсь к ящику, оставшемусяу меня за спиной, и жестом напоминаю публике, откуда появился.

Раскланиваюсь.

У всех на виду свершилось невероятное. Сила электричестваперенесла меня из одного конца сцены в другой. Десять футов сквозь пустоту. Ато бывает футов двадцать или даже тридцать – в зависимости от размеров сцены.

Это и есть транспортация человека. Чудо, непостижимость,иллюзия.

На сцене вновь появляется ассистентка. Опираясь на ее руку,я улыбаюсь и снова раскланиваюсь. Занавес опускается под бурю оваций.

Если ничего более я не скажу, все это будет приемлемо. Ябольше вмешиваться не стану. А я могу спокойно рассказывать дальше, до самогоконца.

Снятая мною квартира в Хорнси (это в северной части Лондона,на расстоянии нескольких миль от Сент-Джонс-Вуд) оставляла желать многолучшего. Я выбрал ее лишь потому, что этот заурядный доходный дом серединынынешнего века располагался в тихом безвестном переулке, и это меня вполнеустраивало. Моя квартира была угловой и выходила окнами в небольшой дворик; собщей лестницы в нее вела неприметная дверь третьего этажа.

Не успел я там обосноваться, как пожалел о своем решении.Почти все квартиры (в общей сложности их насчитывалось десять) занимали людискромного достатка, жившие сообразно своим доходам; у всех были дети; вдобавокпо дому то и дело шныряла какая-то прислуга. Мое холостяцкое существование, даеще в такой просторной квартире, возбуждало всеобщее любопытство. Как я нистарался держаться особняком, какие-то соприкосновения были неизбежны, и вскорея почувствовал, что сделался предметом досужих толков. Поначалу я дажесобирался съехать, но успокаивал себя тем, что нашел пристанище для отдыхамежду выступлениями; да и кто бы мог поручиться, что в другом месте сплетницыоставят меня в покое? Соблюдая вежливый нейтралитет, я приходил и уходил безлишнего шума, чтобы избежать ненужных встреч, но вместе с тем не прятаться отсоседей. Они же, по-видимому, вскоре утратили ко мне интерес. Англичане всегдапроявляли терпимость к разного рода чудакам, поэтому мои возвращения заполночь,уединенный образ жизни, отсутствие слуг и тайные источники доходов не внушалиопасения квартирантам, а потом и вовсе перестали их занимать.

Впрочем, здесь мне еще долго жилось крайне неуютно. Квартирасдавалась без мебели; на первых порах я смог приобрести лишь кое-что из дешевыхмелочей, ибо все мои заработки уходили на содержание нашего семейного дома вСент-Джонс-Вуд. Для обогрева мне служила дровяная печь; поленья приходилосьтаскать со двора. От топки веяло нестерпимым жаром, однако чуть поодальникакого тепла не ощущалось вовсе. Ковры если и были, то лучше о них невспоминать.

Но все же эта квартира служила мне прибежищем, и, бывало,подолгу; волей-неволей нужно было думать о создании хоть какого-то комфорта исносных условий для отдыха.

Бытовые неудобства, конечно же, отступали по мере того, какросли мои заработки, что позволило обзавестись предметами первой необходимости;но меня по-прежнему угнетало бремя одиночества и разлуки с родными. Ни тогда,ни теперь никто еще не придумал лекарства от тоски. На первых порах, когда вдалиот меня оставалась только, Сара, я и то не находил себе места, а уж послерождения двойняшек, Грэма и Элены, меня просто снедала тревога, особенно когдакто-нибудь из малышей болел. Я убеждал себя, что моя семья хорошо обеспечена иокружена заботой, что слуги добросовестны и надежны, что в случае болезни мысможем позволить себе услуги лучших врачей, но это было мне слабым утешением,хотя и придавало некоторую долю уверенности.

Когда я еще только обдумывал «Новое чудо транспортации» иего современную версию, а также свою артистическую карьеру в целом, мне и вголову не приходило, что семейная жизнь может поставить под угрозу всеостальное.

Желание бросить эстраду, никогда больше не исполнять этотномер и вообще отказаться от сценической магии посещало меня не раз и не два,причем именно в такие минуты, когда семейный долг, привязанность к милой жене игорячая любовь к детям ощущались наиболее остро.