Он пожал плечами, старательно изображая равнодушие:

— У меня хотя бы будет набросок. Ведь будет же?

Шаллан кивнула, и подъемник наконец-то остановился. Она направилась по темному коридору, Кабзал шел следом с обоими фонарями.

Ясна с интересом глянула на ученицу, когда та вошла в их альков, но не спросила, что отняло у нее так много времени. Собирая рисовальные принадлежности, Шаллан вдруг почувствовала, что краснеет. Кабзал замешкался в дверях. Он оставил на столе корзинку с хлебом и вареньем. Та была все еще накрыта салфеткой; Ясна не прикоснулась к подарку, хотя он всего лишь желал с ней помириться. Поскольку принцесса ненавидела варенье, могла бы попробовать хлеб.

— Где мне сесть? — спросил Кабзал.

— Стой, где стоишь. — Шаллан уселась и пристроила на коленях альбом, придерживая его укрытой защищенной рукой.

Девушка посмотрела на ревнителя, который стоял, упираясь одной рукой в дверную раму. Обритая голова, светло-серое складчатое одеяние с короткими рукавами, подпоясанное белым кушаком. Смущенный взгляд. Она моргнула, снимая Образ, и начала рисовать.

Это был один из самых неловких моментов в ее жизни. Шаллан не сказала Кабзалу, что он может двигаться, и ревнитель замер. Даже не говорил. Возможно, опасался этим испортить набросок. Рука художницы дрожала, порхая над листом, хотя ей, к счастью, удалось­ сдержать слезы.

«Слезы, — подумала она, последними штрихами намечая стены вокруг Кабзала. — Почему мне хочется плакать? Это ведь не меня только что отвергли. Ну хоть один раз я могу вести себя разумно?..»

— Вот, — произнесла она, выдергивая страницу и протягивая ему. — Он размажется, если не покрыть лаком.

Кабзал, поколебавшись, подошел и почтительно взял лист кончиками пальцев.

— Это чудесно, — прошептал молодой ревнитель. Посмотрел на нее, ринулся к своему фонарю, открыл и вытащил гранатовый броум. — Возьми. — Он протянул ей самосвет. — За работу.

— Я это не могу взять! Во-первых, он не твой.

Поскольку Кабзал был ревнителем, все его вещи принадлежали королю.

— Пожалуйста. Я хочу дать тебе что-то.

— Этот рисунок — подарок, — возразила она. — Если ты заплатишь за него, то получится, что я так ничего тебе и не подарила.

— Тогда я закажу еще один, — сказал он и вложил сияющую сферу в ее пальцы. — Я возьму первое подобие бесплатно, однако прошу — сделай еще одно. Нарисуй меня или нас вместе.

Она медлила. Ей редко доводилось рисовать саму себя. В этом было что-то странное.

— Ну хорошо.

Шаллан взяла сферу и украдкой сунула ее в потайной кошель, рядом с духозаклинателем. Было немного странно носить там что-то столь тяжелое, но она привыкла к его размерам и весу.

— Ясна, у вас есть зеркало? — спросила она.

Принцесса демонстративно вздохнула, явно раздраженная тем, что ее отвлекли. Перебрала свои вещи, нашла зеркальце. Кабзал взял его и вернулся к Шаллан.

— Держи его рядом со своей головой, — пояснила художница, — чтобы я увидела себя.

Он растерянно подчинился.

— Чуть поверни... Вот так, хорошо. — Она моргнула, запечатлевая в памяти свое лицо рядом с его лицом. — Присаживайся. Зеркало­ больше не нужно. Мне оно требовалось просто для того, чтобы в общих чертах вообразить, как бы выглядело мое лицо на наброске, который я собираюсь сделать. Я нарисую себя сидящей рядом с тобой.

Молодой ревнитель сел на пол, и Шаллан начала работать, используя рисование как повод отвлечься от бушевавших в душе эмоций. Девушку мучили угрызения совести за то, что ее чувства к Кабзалу были не столь сильны. Одновременно она испытывала печаль оттого, что им предстояло расстаться навсегда. Но превыше все­го была тревога из-за духозаклинателя.

Нарисовать себя рядом с ним было непростой задачей. Она трудилась неистово, смешивая реального сидящего Кабзала и воображаемую себя, в платье с цветочной вышивкой. Художница рисовала, отталкиваясь от собственного отражения в зеркале, добавляя нужное, — слишком узкое лицо, чтобы быть красивым, чересчур пышные волосы, щеки покрыты веснушками...

«Духозаклинатель, — думала она. — Оставаться с ним здесь, в Харбранте, опасно. Но и уезжать опасно. Нет ли третьего пути? Что, если я отошлю его?»

Шаллан замешкалась, угольный карандаш завис над рисунком. Посмеет ли она отослать фабриаль — упакованный, доставленный Тозбеку втайне — обратно в Йа-Кевед, не отправившись туда сама? Ей не придется беспокоиться о том, что комнату или ее лично обы­щут и обвинят в краже, хотя нужно будет уничтожить все наброски Ясны с духозаклинателем. И она не будет рисковать навлечь на себя подозрения, исчезнув почти одновременно с тем, как принцесса откроет, что духозаклинатель больше не работает.

Девушка продолжала рисовать, все глубже погружаясь в собственные мысли, позволяя пальцам действовать самостоятельно. Ото­слав духозаклинатель домой, она может остаться в Харбранте. Это была золотая, манящая перспектива, от которой ее чувства еще силь­ней перепутались. Она так долго готовилась к отъезду. Что же тогда делать с Кабзалом? И Ясна. Неужели Шаллан действительно сможет остаться, принимая щедрую опеку Ясны, после всего, что сотворила?­

«Да, — подумала она. — Да, я смогу».

Собственное рвение изумило ее. Она согласна была жить с чувством вины день за днем, если это означало продолжение учебы. Это было свидетельством чудовищного себялюбия, и ее одолел стыд. Но по крайней мере какое-то время она точно протянет. В конце концов ей придется вернуться домой, разумеется. Она не может бросить братьев наедине с опасностью. Она им нужна.

Себялюбие в сопровождении храбрости. Второе изумило ее почти так же сильно, как первое. И то и другое не походило на качества, которые она обычно приписывала себе. Но до Шаллан постепенно доходило, что она не знает, кем является на самом деле. Не знала, пока не оставила Йа-Кевед и знакомую жизнь, в которой у нее была понятная роль.

Штрихи ложились на лист все более неистово. Она закончила человеческие фигуры и перешла к фону. Быстрыми, смелыми ли­ния­ми очертила пол и арочный вход на заднем плане. Черным размазанным пятном обозначила боковину стола и тень рядом. Тонкими четкими штрихами прорисовала фонари. Размашистыми движениями изобразила ноги и одеяние существа, стоявшего позади...

Девушка застыла. Угольный карандаш в ее дрогнувших пальцах прочертил на бумаге ненужную линию, убегавшую в сторону от фигуры, которую она изобразила прямо за спиной Кабзала. Этой фигу­ры со сгустком пересекающихся ломаных линий, зависшим над воротником и заменявшим голову, в реальности не существовало.

Художница встала, опрокинув стул, свободной рукой прижав к груди альбом и угольный карандаш.

— Шаллан? — Кабзал вскочил.

Она опять это сделала. Почему? Умиротворение, которое она ощутила во время работы над наброском, испарилось в один миг, и ее сердце безудержно заколотилось. Гнетущая тяжесть вернулась. Кабзал. Ясна. Ее братья. Решения, выборы, проблемы.