«Почему Россия ни разу не воспользовалась такими настроениями?» — задал вопрос германский канцлер[1522].

И сам же развернул перед Сабуровым ответ на него: Россия не воспользовалась выгодными «настроениями» Германии потому, что благодаря Горчакову и его компании увлеклась игрой в «европейский концерт» и не осмелилась бороться за свои, а не чужие национальные интересы.

«Предлагаю кому угодно указать мне хоть на одно русское предложение, — говорил Бисмарк, — которого бы я не принял за эти три критические года. Но князь Горчаков странно относится к своим союзникам. Для него существуют лишь вассалы; когда они думают, что поступили хорошо и заслужили слово поощрения, он дает им чувствовать, что они слишком медленно поднимались на лестницу. Мне даже не раз предлагали поддержать в Вене или в Лондоне русские требования, не уведомивши предварительно, в чем они состоят»[1523].

В этой претензии Бисмарка было мало удивительного. Удивляться пришлось Александру II, когда он узнал, что его канцлер скрыл предложения Бисмарка, передававшиеся через Швейница в 1876 г. Но оргвыводов в отношении Горчакова опять не последовало, император лишь ограничился упреками в адрес германского посла[1524].

Оставшись глухой к германским предложениям, не договорившись с Австро-Венгрией, Россия оказалась один на один со своим самым грозным противником — Великобританией. Этим, по логике Бисмарка, и определялись слабые политические возможности России в конце победоносной войны:

Напротив выделенных слов на полях записки Сабурова император Александр написал: «Именно таковы были мои желания и распоряжения, но обстоятельства не допустили этого». Эти так называемые обстоятельства имели, однако, свои имена, фамилии и отчества…

Вы упустили благоприятнейший момент и не договорились с нами, теперь же — пожинаете плоды собственной нерешительности. Этот лейтмотив слов Бисмарка Сабуров уловил четко и в качестве рекомендаций написал: «…наш патриотический инстинкт должен бы нам подсказать, что конечной целью всех дипломатических трудов наших европейских противников, как венских, так и лондонских, является примирение Франции с Германией, чтобы отнять у нас лучшую карту, когда-либо имевшуюся в нашей игре» (курсив мой. — И.К.). И эта «лучшая карта», по убеждению Сабурова, как в прошлом, так и сейчас — «дружба с Пруссией, ныне — с Германией».

Не получилось разыграть эту карту перед войной — весьма прискорбно. Но повторный шанс мы не должны упустить — этот намек просто вырывался из строк записки Сабурова. Петр Александрович оказался настолько увлечен своей идеей, что явно недооценил степень заинтересованности канцлера Германии в союзе с Австро-Венгрией, заметив, что «сейчас Бисмарк поддерживает эту близость (с Веной. — И.К.) лишь за неимением лучшего, и мы можем прекратить ее, как только пожелаем»[1525]. Это было весьма опрометчивое и опасное понимание политических интересов Германской империи, как их выстраивал и осуществлял ее канцлер. Тем не менее основной вывод для России Сабуров словно вырубил из гранита: союз не с Францией, а с Германией и решение на этой основе своих внешнеполитических задач. При этом он отмечал, что с вовлечением Германии «в нашу орбиту» надо торопиться, ибо европейские кабинеты не без заинтересованности взирают на возможность разыграть уже свои карты, используя русско-германские трения[1526].

Александр II полностью одобрил итоги встречи Сабурова с канцлером Германии, и 28 августа (9 сентября) 1879 г. было принято решение продолжить переговоры и войти уже «в официальные объяснения с князем Бисмарком»[1527].

Любопытно то, что участники совещаний у императора[1528] сразу же признали «необходимым все это дело держать в совершенной тайне от нашего канцлера и Министерства иностранных дел»[1529]. Как начать переговоры с Бисмарком и одновременно обойти команду Горчакова?.. В конечном итоге решение было найдено — в конце ноябре Сабуров был назначен послом в Берлин вместо Убри.

Как показал еще С. Д. Сказкин, если «перед Сабуровым носились широкие планы радикального решения вопроса о проливах» — их силового захвата, — то виды Гирса и Милютина были скромнее. Сабуров считал, что «вопрос о проливах… должен быть отделен от общего вопроса относительно соглашения с Германией». По его мнению, добиваться сейчас от Германии какой-либо поддержки бессмысленно, «кроме обещания сохранить нейтралитет и принудить к нему всю остальную Европу» в тот момент, когда Россия решится овладеть проливами. А вот Гирс и Милютин настаивали на обязательном включении «вопроса о проливах» в предстоящее соглашение с Берлином. По их мнению, в ближайшей перспективе для захвата проливов не просматриваются благоприятные условия и, самое главное, к решению этой задачи не готова Россия. В той ситуации, в которой она оказалась после войны и конгресса, ее правительство «готово было удовлетвориться и удовлетворилось в конце концов сравнительно немногим»: «признанием со стороны Германии и Австрии взаимной обязанности принципа закрытия проливов и в случае нарушения этого принципа обязательством предупредить Турцию, что она лишается преимуществ территориальной неприкосновенности, обеспеченной ей Берлинским трактатом»[1530].

На совещании у императора 3 (15) октября 1879 г. обсуждались уже основные пункты соглашения, письменно сформулированные Бисмарком. Сущность их, по словам Милютина, заключалась в том, что каждая из договаривающихся держав обязывалась, в случае столкновения одной из них с какой-либо третьей державой, воспрепятствовать образованию коалиции против своей союзницы. «При этом категорически высказано, — писал Милютин, — что покушение всякой державы к овладению Дарданеллами и Босфором считается враждебным действием против России. Князь Бисмарк не остановился на такой общей формуле: он предлагал даже войти в ближайшее соглашение на случай могущего быть распадения Турции». В этой связи Милютин предложил вариант «коллективной оккупации проливов» экспедиционными отрядами великих держав[1531].