Все это из какого-то дальнего уголка сознания нашептывала ему Тамсин.

— Там много крови?

Голос, вторгшийся в его мысли, звучал с возбужденным придыханием — прямо как во вчерашнем триллере по телевизору.

Профиль Софи Штернберг-Рид можно было бы чеканить на золотых монетах, и Айзенменгер никак не мог поверить, что столь неземная красота досталась непроходимой тупице. При этом Софи с завидной регулярностью демонстрировала свои умственные способности. Ко всему прочему, природа наградила ее голосом четырнадцатилетней девочки. Хорошо еще, что она не была патологоанатомом.

— Да, хватает, — отозвался Айзенменгер.

— Наверно, в музей пробрался злоумышленник, да?

Этого Айзенменгер не знал и не хотел знать, но зато он знал самый безопасный ответ:

— По всей вероятности.

Софи была высокой блондинкой с длинными, идеально прямыми ногами. Ее шикарные волосы превосходно гармонировали с почти наивным выражением лица, которое, очевидно, было призвано вводить в заблуждение подстегиваемых гормонами охотников за женскими прелестями. Впрочем, благодаря своему интеллекту Софи с легкостью удавалось избегать расставленных сетей, даже не успев толком осознать, что они вообще были расставлены.

Айзенменгер объявил, что их ждет работа, и Софи приникла к окулярам микроскопа своими длинными ресницами.

— Тут ведь воспаление, да? — спросила она несчастным тоном. — Почему бы не придумать для него какие-нибудь особые пометки?

У нее были блестящие голубые глаза, за которыми, увы, не скрывался столь же блестящий ум.

— У нас есть специальные красители. — Айзенменгер знал, что последует за его фразой.

— Да? Какие?

— Цитокератин и CD 45. Они, по меньшей мере, дают понять, что перед нами не овсяноклеточный рак.

Ее лицо вытянулось. Господи, неужели она опять будет рыдать?

— О! — произнесла она. — Вы хотите сказать, что они здесь должны быть?

Он слегка кивнул, не уверенный, какая реакция за этим последует. Софи имела обыкновение ни с того ни с сего впадать в отчаяние — состояние, которое у нее неизменно сопровождалось слезами. На этот раз, слава богу, она нашла в себе силы сдержаться.

— Из меня плохой специалист, да?

— У вас просто нет опыта.

Было видно, что такой ответ ее не успокоил.

— В следующем месяце у меня РОУ.

Региональная оценка успеваемости ординаторов проводилась ежегодно. Неуды (случалось и такое) портили настроение заведующему региональным аспирантским отделом, а испорченное настроение заведующего, разумеется, не предвещало ничего хорошего и для аспиранта, и для его руководителя. Айзенменгер сделал вид, что не сомневается в успехе Софи.

— Я уверен, профессор Рассел не станет вас заваливать.

После этой, казалось бы, совершенно невинной фразы с Софи начало твориться что-то невообразимое. Ее охватили страх и трепет. Девушка застыла на месте, словно Айзенменгер произнес нечто неприличное.

— Софи, что с вами?

Она решительно замотала головой:

— Ничего.

Выпрямившись во весь рост, она собрала препараты, которые принесла для проверки.

— Я прослежу, чтобы все необходимые пометки были сделаны.

Прежде чем Айзенменгер успел что-нибудь ответить, девушка вышла. Он озадаченно посмотрел ей вслед, но тут прозвенел телефонный звонок, и голос Гудпастчера мигом прогнал все мысли о Софи.

— Гудпастчер? Где вы? В музее черт-те что творится…

— Я ужасно сожалею, доктор. У меня несчастье. У жены был удар.

Айзенменгер замолчал, подыскивая слова, а куратор между тем продолжил:

— Она потеряла сознание. Доктора говорят, что у нее было кровоизлияние в мозг. Я сейчас в отделении интенсивной терапии.

Голос Гудпастчера был совершенно потерянным. Айзенменгер хотел выразить куратору свои соболезнования, но тот уже перешел к насущным делам:

— Прошу прощения, что не явился ко времени открытия. Я знаю, что должен был…

— Не болтайте ерунду, старина. Понятно, что вам было не до того.

— Понимаете, Джейн выглядела так ужасно… Я просто не мог оставить ее даже на полчаса.

— Ну разумеется, вам не следовало этого сделать!

— Я решил позвонить вам и объясниться…

Гудпастчер сделал паузу, и Айзенменгер почувствовал, что настала его очередь сказать хоть что-нибудь.

— Как ваша жена чувствует себя сейчас?

— Положение более или менее стабильное. Выглядит очень плохо, но врачи сказали, что повода для серьезного беспокойства нет.

Айзенменгер прекрасно знал, что такие слова всегда говорятся с благими намерениями, однако доверять им не очень-то стоит.

В разговоре вновь повисла тяжелая пауза.

— Я понимаю, Гудпастчер, в каком вы сейчас состоянии, но необходимо, чтобы вы пришли сюда как можно скорее. У нас тут тоже все не слава богу.

— Что значит «не слава богу»?

— Убийство. Прямо в музее.

Трудно определить реакцию человека на другом конце провода.

— Убийство?

— Да. Полно полицейских, и они хотят срочно поговорить с вами.

— О!.. — По тону Гудпастчера можно было предположить, что он пребывает в смятении.

— Гудпастчер, вы меня слышите?

— Я буду немедленно.

— Но только обязательно удостоверьтесь, что жене ничего не нужно.

Последовало молчание.

— Гудпастчер?

— Я сейчас же направляюсь к вам.

Продолжать разговор не имело смысла. Айзенменгер положил трубку, размышляя о том, почему вполне нормальная реакция Гудпастчера произвела на него какое-то странное впечатление.

* * *

Джонсон и раньше замечал, как плавно и, главное, расчетливо умеет Уортон переключаться с одного настроения на другое. Казалось, она кожей чувствовала, какое из внешних проявлений того или иного чувства наиболее уместно в сложившейся ситуации, примеряла на себя очередную маску, словно платье или косметику, а затем снимала так же проворно, как, по-видимому, раздевалась по воле очередного благосклонного начальника. «Интересно, испытывает ли она вообще какие-нибудь чувства, свойственные нормальным людям?» — подумал Джонсон.

Когда он сообщил Уортон о Джейми, та как раз решила дать волю накопившемуся раздражению. Повод предоставил один из молодых констеблей, наступивший на кровавое пятно, и теперь Уортон буквально поливала его из огнемета. Она гневно повернулась к Джонсону, которому волей-неволей пришлось прервать ее словоизлияния, но стоило полицейскому сообщить о внезапно появившейся возможности установить личность убитой, как гнев ее моментально испарился. А когда Джонсон указал ей на Джейми Фурнье, который в тревоге и смятении ожидал окончания их разговора, на лице Уортон уже сияла улыбка, а голос был спокоен и даже приветлив.