— Что вы от меня хотите? Имя преступника и размеры того, что у него между ног?

— Хоть что-нибудь, — ответила Уортон со всей возможной любезностью.

Доктор поднял брови и спросил неторопливо, не повышая голоса:

— Хорошо, тогда скажите мне, что вы предпочитаете: быстрый ответ, пусть и неверный, или верный, но не сразу?

— Мне нужна вся информация, которую вы можете дать, и как можно быстрее.

Улыбка на самодовольном лице доктора Сайденхема была неподражаема, а ответ настолько перегружен иронией, что на произнесение его ушло немало времени:

— Все, что я могу сказать сейчас, так это то, что орудие убийства было острым… — последовала пауза, которая, казалось, продлится вечно, — …и длинным. Остальную информацию придется подождать.

Уортон ничего не оставалось, как, собрав все свое самообладание, пропустить мимо ушей и сам ответ доктора, и тон, которым он был произнесен.

— Но можете ли вы хотя бы приблизительно оценить, какой именно длины оно было?

Сайденхем издал странный звук, как будто неимоверным усилием воли подавил в себе желание чихнуть. Затем произнес с откровенной издевкой:

— Оно было достаточно длинным, чтобы его обладатель мог выполнить задуманное.

Несколько секунд они сверлили друг друга взглядами. Затем Сайденхем неожиданно опустил глаза.

— Есть еще одно обстоятельство, — произнес он так тихо, словно признавался в чем-то постыдном.

— Какое?

Он поднял голову, и впервые за все годы их знакомства Уортон увидела, что патологоанатом искренне опечален.

— Я не могу сказать с уверенностью, когда именно ее изнасиловали.

Поначалу она даже не поняла, что он имеет в виду. Когда инспектор наконец осмыслила слова доктора, у нее моментально свело желудок.

— О боже…

— Скорее всего, это было первое, что убийца проделал с девушкой, но возможно, и на одной из последних стадий этого… — Сайденхем посмотрел на лежавшее перед ним тело, — …всего этого.

Инспектор никогда не видела своего коллегу таким.

— Разумеется, ее сначала изнасиловали, а потом уже проделали все остальное! — протестующе выпалила она.

— Надеюсь, что так все и было, инспектор, — произнес он в ответ. — От всей души надеюсь. — Он улыбнулся, но это была скорее не улыбка, а всего лишь механическое движение лицевых мускулов. — Если же ее изнасиловали, предварительно взрезав снизу доверху, то… Господи, помилуй нас, человеков…

* * *

Каслу пришлось подождать, пока декан освободится. Другой, более молодой и неопытный инспектор на его месте потребовал бы немедленной аудиенции, но Касл не первый год служил в полиции, да и не то у него сейчас было настроение, чтобы чего-то требовать. Сейчас ему больше всего хотелось просто посидеть и поразмышлять. Опустившись в одно из трех кресел напротив секретарши декана, он достал из кармана фотографию своей единственной дочери Джо. К двадцати четырем годам она стала по-настоящему взрослой, превратившись из девушки в красивую женщину, уже давно оставившую позади подростковые капризы и дерзости. Начинающий адвокат, Джо с лихвой оправдывала надежды, которые некогда возлагали на нее родители.

Единственное, чего ей не хватало для полного совершенства, — это братьев или сестер.

Почему-то сейчас Касл вспомнил день, когда его дочь получала диплом. Все, казалось, было в тот день не так: шел дождь, и по дороге домой сломалась машина. Но ничего страшного тогда не случилось.

Зато случилось теперь.

Глядя на фотографию дочери, Касл почувствовал, что вот-вот расплачется, словно ребенок, но, к счастью, от грустных мыслей его оторвал голос секретарши декана:

— Не желаете ли кофе, инспектор?

Из ее уст эта фраза прозвучала как «Вы ведь, надеюсь, не хотите кофе?», и Касл, повинуясь, покачал головой и спрятал фотографию во внутренний карман. Дверь кабинета открылась, и в проеме появилась голова декана. Декан изобразил на лице улыбку, исполненную необычайной любезности, и сказал:

— Заходите, заходите, — и, уже закрыв дверь за Каслом, добавил: — Простите, что заставил вас ждать.

Помимо хозяина кабинета в комнате оказался еще один мужчина, которого декан представил как казначея Мартина Берри.

— Для вас, надеюсь, не является секретом цель моего визита, — начал инспектор.

— Да-да, — отозвался декан, — это ужасное происшествие в музее…

— У нас уже были представители прессы, — произнес Берри тоном, дававшим понять, что в его жизни полно неприятностей и без этого досадного недоразумения. Казначей был среднего роста, средней упитанности и столь же средней уродливости. Даже казначеем он был средненьким. — И не только у нас, но и в больнице, — добавил он с огорчением в голосе.

Касл был не в том настроении, чтобы оценить всю огорчительность этого факта, но на слова казначея откликнулся декан Шлемм:

— Надеюсь, вы сумели им объяснить, с подобающей вежливостью разумеется, что мы полностью владеем ситуацией?

Берри заверил декана, что все было именно так, и тот переключил свое обаяние на Касла.

— Вопреки бытующему в обществе мнению, больница и медицинская школа — это два совершенно самостоятельных учреждения, которые финансируются из разных источников, устроены на разных принципах и ориентируются на различные ценности.

Можно было подумать, что он говорит о какой-то недостойной семейной ветви, отделившейся от общего генеалогического древа.

— То есть вы хотите сказать, что с больницей у вас не лучшие отношения?

Услышав столь прямой и, на взгляд Шлемма, несколько нетактичный вопрос, декан постарался не утратить своей дружелюбной улыбки.

— Ну, мы цапаемся иногда, — признался он и, стремясь поскорее перевести разговор в иное русло, продолжил: — Итак, в музее обнаружено какое-то тело. Вы считаете, это подозрительно?

Касл не оправдал ожиданий декана и не улыбнулся шутке. Напротив, подчеркнуто строго и официально он известил обоих представителей администрации медицинской школы о том, что произошло сегодня в музее.

Серьезный тон инспектора столь сильно подействовал на казначея, что его слегка одутловатое и бледное лицо побледнело еще больше, так что отхлынувшая от лица кровь, казалось, вот-вот унесет с собой все еще остававшиеся признаки жизни Берри. Даже декан, который, как истинный аристократ, не терял самообладания ни при каких обстоятельствах — разве что при виде неприкрытой нищеты или при отсутствии у собеседника хороших манер, — несколько приуныл.

— Понятно, — протянул он.

— Но господи боже мой! — воскликнул казначей. — Известно хотя бы, кто она такая? И кто это сделал?

— Мы предполагаем, это Никола Экснер, студентка второго курса. Вы знаете ее?