Карташ скрежетнул зубами, но сдержался. Не кричать же:«Гады, ненавижу! Если что-то случится с моими, я вас всех порву!», – невскакивать же, не вцепляться же в глотку этому Уксусу. Эмоциями здесь непоможешь... да, а влипли они конкретно. Оказывается, попадание ксволочи-викингу и не влипаловом вовсе было, а можно сказать, отдыхом накурорте...

– Девочке мы можем пообещать турецкий бордель. Конечно,блуд – занятие веселое, но это только когда ему предаешься по своей охоте. А когдаему предаешься с рассвета до заката, а потом еще с заката до рассвета, и безвсякой охоты, зная, что обслуживать клиентов предстоит до самой до старости...

Вдобавок мы попросим наших турецких друзей подбиратьклиентов с особой тщательностью, отдавать предпочтение типам с необычнымифантазиями, со всякими пикантными...

– Может, после посмакуешь подробности, – довольнорезко перебила Уксуса мадам бухгалтерша.

Уксус, не посмотрев на мадам, покладисто кивнул.

– Можно и после. Девочке и без шокирующихфизиологических подробностей, думаю, уже все предельно ясно.

Карташ скосил глаза в сторону Маши – как она. Онаистерически не зарыдала и носом не захлюпала, даже не побледнела – крепкаядевочка, лишний раз убедился Алексей, – лишь нервно провела ладонями поволосам. И еще сузились у нее глаза, что, как уже знал Карташ, означает высшуюстепень злости.

– Теперь ты, Таксист. Нехорошо, нехорошо ты поступил...но ты же мужик, а не вор, с тебя спрос невелик. Был бы вор, не было б тебеникакого прощения, а так – исполнишь, что надо, и искупишь вину. А чтобы тынедолго колебался с выбором... Михалыч, будь добр, включи нам кинишку.

Отставной культурист Михалыч, до этого стоявший возле дверисо скрещенными на груди руками, направился в угол зала, наклонился к тумбочке свидеомагнитофоном, нажал кнопку воспроизведения, и экран, большая плазменнаяпанель на стене, ожил.

Сперва мелькали какие-то штрихи и черточки, потом пошлазапись. На экране появилась женщина, она сидела на, диване, задним фономслужили коричневые обои с незатейливым рисунком, еще в кадр попала подушка свышитым на ней зайцем.

«Кадр не дрожит, – машинально отметилКарташ, – значит, снимали со штатива».

Алексей уже понял, кто эта женщина. То же мне, биномНьютона...

Сперва женщина на экране сидела, опустив голову, потом –видимо, следуя указаниям операторов с режиссерами, запись шла без звука, –голову подняла, посмотрела в объектив. Постановщики с явным умыслом выстраиваливидеоряд: расстегнуты именно две пуговки на блузке, не больше и не меньше,никаких следов насилия ни на теле, ни на лице, но видны потеки туши – следыслез. Этими мелочами режиссеры – Феллини, бля, – давали недвусмысленныйпосыл: пока все хорошо, но твоя жена целиком и полностью в наших руках и внашей власти, и в любой момент мы можем эту власть применить. А, как известно,в искусстве сильнее всего воздействуют именно мелочи...

Гриневский откинул стул, схватил столовый нож, рядом скоторым заранее положил руку, прыгнул на стол... вернее, попытался запрыгнуть.Те хлопчики, между которыми был помещен за столом Таксист, сработали, следуетпризнать, безупречно. Один подсек Грине ноги, и тот рухнул грудью на стол,второй хлопчик как-то невообразимо ловко взвился со своего места и вкаратистской технике ребром ладони врезал Таксисту по шее. Петр сразу обмяк,сполз со стола на пол.

Хлопчики подняли Гриневского, вновь посадили на стул, завелиза спину руки и защелкнули на запястьях наручники.

Мысль Гриневского читалась легко – взять заложником Зубковаи с ножом у горла начать встречную торговлю. Добраться до олигарха он мограссчитывать, только запрыгнув на стол и сиганув сверху вниз на Зубкова. Кэтому маневру он и прибег... вот только и сторожа оказались готовы к подобномуповороту.

Происшедшее развеселило Зубкова и наконец-то пробудилоаппетит. Олигарх вволю посмеялся, потом принялся кушать пирожок, запивая всетой же минералкой.

– Зря я тебе, Уксус, доверил общение с гостями. Запугалмне гостей, одного чуть не довел до особо тяжкого, – сказал Зубков, стряхиваяпирожковые крошки со своего темно-синего спортивного костюма.

– Так ведь правду сказал! – Уксус изобразилпритворное сожаление.

– Правду по-разному можно сказать, – наставительнопроизнес олигарх.

– В какой-то умной книжке утверждается, что правду говоритьлегко и приятно, – выдал очкастый тип с «ежиком» на голове.

– Вот, – Зубков вытянул палец в егосторону. – Истину глаголит товарищ Доктор... Ага, гражданин Таксисточухался, очень кстати. Полагаю, ты не будешь больше изображать тут БрюсаВиллиса? Потому как чего ты этим добьешься? Ну, пристрелят тебя, как чумнуюкрысу, а чем ты жене-то поможешь, как это ее убережет от бед и страданий?Никак.

Зубкову не померещилось – Гриневский пришел в себя. Петробнаружил на руках браслеты и рыпаться по новой, разумеется, не стал,неизвестно, какие думы он сейчас вынашивал, слышал или не слышал, что говорятвокруг, он сидел, положив руки на колени и уткнув взгляд в скатерть.

– Поп, – сказал Зубков, повернув голову налево, мытут за смешными разговорами ничего не упустили? От тебя же ничего не моглоукрыться.

Поп поерзал на стуле, кашлянул в кулак.

– Я тут подумал, что наши... гости, может быть, невернопоняли, чего от них хотят.

– Тогда расскажи, – Зубков откинулся на спинкустула и завел руки за голову.

– От них требуется, чтобы они выступили свидетелями насуде и дали правдивые показания. Всего-то. Еще раз подчеркну – свидетелями, ане обвиняемыми. А что суд будет, так сказать, неформальный, так для них это ещеи лучше. Они попадут под программу защиты свидетелей. Мы, в отличие отофициальных судов, умеем защищать свидетелей...

– Так что видите, ребята, – Зубков обвел взглядомпоочередно каждого из них троих, как до этого делал Уксус, – все оченьпросто, все очень по-доброму. А ведь я мог бы засунуть каждого в отдельныйсемизвездочный погреб, обеспечив удивительными ощущениями, и добиться, чегохочу.

– И когда же состоится этот... суд? – спросилКарташ, в общем-то понимая, что ответов на свои вопросы не получит. Но иногдаважна и форма отказа.

– Вам скажут «когда», – ответил Поп.

– А что за люди, перед которыми надо исповедоваться?

– Люди будут что надо люди, – не скрываяраздражения, сказал Зубков. – Очень большие люди, тебе такие даже неснились. А тебе не все равно, москвич?! Ладно, что-то мне наскучило представление.Гоша, уведи их.

Шестнадцатое сентября 200* года, 17.46.

Карташ проспал даже не четырнадцать, а целых двадцать часов.Допинг выгреб все резервы организма без остатка. А проснувшись, Алексей ещечаса полтора лежал с закрытыми глазами и размышлял, иногда снова забываясьнепродолжительным сном.