Он поежился. Голос Тефта был словно нож, которым вскрывают панцирь.

— Если бы я хотел поговорить, — проворчал Каладин, — разве ушел бы в сторону от всех?

— Это верно. — Тефт наконец-то расстегнул ремень нагрудника. — Они переживают. Все хотят знать, что мы будем делать дальше.­

Каладин вздохнул, потом встал и повернулся к мостовикам:

— Я не знаю, что делать! Если мы попытаемся защитить самих себя, Садеас нас накажет! Мы приманка, и мы умрем. Я ничего не могу с этим поделать! Это безнадежно.

Мостовики потрясенно уставились на него.

Каладин отвернулся от них и, присев рядом с Тефтом, снова при­нялся за работу.

— Ну вот, — сказал он, — я все им объяснил.

— Дурак, — тихо проговорил Тефт. — Ты столько всего сделал и теперь бросаешь нас?

Поодаль мостовики вернулись к работе. Каладин краем уха слышал их ворчание.

— Вот ублюдок, — бурчал Моаш. — Я же говорил, что этим закончится.

— Бросаю вас? — прошипел Каладин. «Просто оставь меня в покое. Дай мне снова впасть в апатию. По крайней мере, она спасает от боли». — Тефт, я часы напролет пытался разыскать выход, но его нет! Садеас хочет, чтобы мы умерли. Светлоглазые получают то, что хотят, — так устроен мир.

— И что?

Каладин, не обращая на него внимания, вернулся к работе — нужно было стащить сапог с ноги солдата, чья малая берцовая кость, похоже, сломалась в трех местах. Из-за этого сапог никак не хотел сниматься.

— Ну ладно, возможно, мы и умрем, — согласился Тефт. — Но быть может, дело не в выживании.

Почему из всех мостовиков именно Тефт пытался его подбод­рить?

— Если наша цель — не выживание, Тефт, то что тогда?

Каладину наконец-то удалось снять сапог. Он повернулся к следующему на очереди трупу и застыл.

Это был мостовик. Каладин его не узнал, но жилетка и сандалии говорили сами за себя. Он лежал у стены, безвольно раскинув руки, рот его был приоткрыт, глаза впали. С одной ладони кожа была содрана и болталась, точно лоскут.

— Не знаю я, какая у нас цель, — проворчал Тефт. — Но мне противна сама мысль о том, чтобы сдаться. Надо продолжать борьбу. До тех пор, пока стрелы не разыщут нас. Ты ведь сам знаешь — путь прежде цели.

— Это еще что такое?

— Да так. — Тефт быстро отвел глаза. — Слышал как-то раз.

— Так говорили Сияющие отступники, — заметил проходивший мимо Сигзил.

Каладин посмотрел на него. Тихий азирец положил щит на груду трофеев. Потом глянул вверх. Его коричневая кожа казалась черной в свете факела.

— Это был их девиз. Точнее, часть девиза. Жизнь прежде смерти. Сила прежде слабости. Путь прежде цели.

— Сияющие отступники? — спросил Шрам, с целой охапкой ботинок. — И кого угораздило их помянуть?

— Тефта, — буркнул Моаш.

— Вот еще! Я просто повторил то, что однажды слышал.

— А что это вообще значит? — спросил Данни.

— Я же сказал, что не знаю! — рявкнул Тефт.

— Предполагается, это был один из их символов веры, — объяс­нил Сигзил. — В Йулае много тех, кто не забыл о Сияющих. И хотят, чтобы те вернулись.

— Да кто может хотеть их возвращения? — изумился Шрам и прислонился к стене, скрестив руки на груди. — Они же предали нас Приносящим пустоту.

— Ха! — воскликнул Камень. — Приносящие пустоту! Чушь для низинников. Сказка быть, рассказывать дети у костра.

— Они были настоящими, — возразил Шрам с внезапным пылом. — Это все знают.

— Все, кто слушать сказки у костра! — со смехом ответил Камень. — Слишком много воздуха. От него ум делаться мягкий. Но вы все равно быть моя семья... просто тупая!

Тефт нахмурился, а остальные продолжали спорить о Сияющих отступниках.

— Путь прежде цели, — прошептала Сил на плече Каладина. — Мне это нравится.

— Почему? — Каладин присел развязать сандалии мертвого мос­товика.

— Потому, — сказала она с таким видом, словно это был исчерпывающий ответ. — Тефт прав. Я знаю, ты хочешь сдаться. Но ты не можешь.

— Почему нет?

— Вот просто не можешь, и все.

— Нас теперь все время будут отправлять на дежурство в ущельях, — заговорил Каладин. — Мы не сможем собирать тростник, чтобы зарабатывать деньги. Значит, больше никаких бинтов, антисептика, еды для ночных посиделок. Тут столько трупов, что мы неизбежно напоремся на спренов гниения, и люди начнут болеть... ес­ли ущельные демоны раньше нас не съедят или мы не утонем во время внезапной Великой бури. И нам придется таскать мосты отсюда и до конца Преисподней, теряя одного человека за другим. Это безнадежно.

Мостовики все еще говорили об отступниках.

— Они помогали другой стороне, — настаивал Шрам, — и с самого начала были продажными шкурами.

Тефта это оскорбило. Жилистый мостовик выпрямился и ткнул в Шрама пальцем:

— Ты ничего не знаешь! Это было давным-давно. Никому не известно, что случилось на самом деле.

— Почему же тогда во всех историях говорится одно и то же? — не отступил Шрам. — Они бросили человечество. В точности как светлоглазые бросили нас. Может, Каладин прав. Может, надежды и впрямь нет.

Каладин опустил глаза. Слова застряли в его памяти. «Может, Каладин прав... Может, надежды и впрямь нет...»

Однажды он уже так поступил. У своего последнего хозяина, до того как его продали Твлакву и сделали мостовиком. Он сдался, после того как тихой ночью спровоцировал Гошеля и остальных рабов на бунт. Их перебили. Каладин каким-то образом выжил. Забери все буря, ну почему он постоянно выживает? «Я не могу сделать это снова. — Парень зажмурился. — Я не могу им помочь».

Тьен. Таккс. Гошель. Даллет. Безымянный раб, которого он пытался вылечить в фургоне для рабов Твлаква. Всех ждала одна и та же участь. Прикосновение Каладина обрекало на смерть. Иногда он давал им надежду, но разве надежда не была предвестницей краха? Сколько раз человек может упасть, прежде чем у него не останется сил, чтобы подняться?

— Мне просто кажется, что мы ничего не знаем, — проворчал Тефт, — и не нравится то, что светлоглазые говорят о прошлом. Чтоб вы знали, их бабы переписали всю историю.

— Тефт, даже не верится, что ты об этом споришь, — сказал рассерженный Шрам. — Что дальше? Мы позволим Приносящим пус­тоту украсть наши сердца? Вдруг их просто неправильно поняли? Или вот паршенди. Может, нам следовало бы разрешить им убивать­ наших королей когда вздумается?

— Не пошли бы вы оба в бурю? — рявкнул Моаш. — Это не имеет значения. Вы слышали Каладина. Даже он считает, что мы почти покойники.