Охлаждение между Вашингтоном и Белградом имело позитивный отклик в верхушке ЮНА, где полагали, «что захватнические империалистические силы развернули широкое наступление повсюду в мире. Прежде всего во Вьетнаме, Камбодже, в Чили, затем последовало давление на Панаму, Пуэрто-Рико и т. д. И в завершение – на Ближнем Востоке. В своей наступательной политике, цель которой заключалась в захвате новых позиций, они могут дойти даже до третьей мировой войны»[2433]. Но в югославских правящих, экономических и интеллектуальных кругах проарабская позиция Тито вызывала некоторые сомнения. Говорили, что он полностью идентифицировал интересы Югославии со своими амбициями, желанием играть важную роль на международной арене, и осыпали его критикой, которая, конечно же, не помогла. Тито удвоил свои усилия и продолжал свой курс, а с Брежневым достиг такого взаимопонимания, какого никогда не было. В ноябре 1973 г. он посетил Киев, где отправился «на охоту», чем вызвал в западной прессе лавину предположений. «Почему это некоторые так часто встречаются? – спрашивал The Economist. – Не потому ли, что они просто хорошие друзья?»[2434]

Совместное заявление о результатах переговоров показало, что отношения СССР и Югославии перешли на новый уровень. Чтобы описать атмосферу, в которой проходила встреча, Тито и Брежнев впервые употребили слова «вера и доверие» и при этом забыли упомянуть Белградскую и Московскую декларации, поскольку развитие событий переросло их. Тито занял непримиримую позицию по отношению к американским «гангстерам» и их политике во Вьетнаме, Камбодже, на Ближнем Востоке и Средиземноморье и, поскольку он был уверен, что Югославия находится в опасности из-за того, что ее окружают капиталистические государства – Италия, Греция, Австрия, Брежнев пообещал Тито помимо других военных поставок также ракеты типа SAM, которые незадолго до этого использовали на израильско-египетском фронте. Между двумя государственными мужами установилась сердечная атмосфера, которую подчеркнула очевидная растроганность Тито, когда Брежнев подарил ему собрание его избранных сочинений, которые именно тогда вышли в Советском Союзе[2435]. На Х Съезде СКЮ в 1974 г., где было подчеркнуто значение «демократического централизма» и «ленинской дисциплины», после долгого перерыва присутствовала советская делегация, в то время как печатный орган КПСС Правда в своем комментарии особо похвалил решительность Тито и успехи в борьбе с «врагами социализма». В этом он был и сам убежден, поэтому на «съезде победы», как он его назвал, не скупился на выражение удовлетворения, ведь его утвердили пожизненным председателем СКЮ.

Эта переориентация на ортодоксию советского типа осложняла югославские отношения не только с Вашингтоном, но и с Европейским экономическим союзом. Когда арабские государства решили, что в ответ на израильскую победу в Войне Судного дня они существенно поднимут цены на нефть, югославы совсем забыли о личных экономических интересах и приветствовали эту линию. Напрасно министр иностранных дел Мирко Тепавац предупреждал, что Югославия вместо проарабской «неприсоединенности» лучше бы избрала нейтралитет швейцарского или австрийского типа. «Наша политика, – записал Стане Кавчич в своем дневнике, – видит большего союзника в каждом арабском шейхе, чернокожем вожде или азиатском деспоте, чем в развитой и цивилизованной Европе ». В этой политике, смиренно констатировал он, есть что-то от сталинской недоверчивости, сектантства и азиатского менталитета[2436]. Конечно же, он был прав. Ошибся, только сказав «наша», поскольку на самом деле речь шла о личной политике маршала Тито, который с годами всё больше ассоциировал себя с Югославией и одновременно становился всё более и более восприимчивым к лести. «Господин президент, – сказал ему диктатор Центральноафриканской Республики Жан Бедель Бокасса на IV Конференции неприсоединившихся в Алжире, – то, что не удалось Александру Великому, Цезарю, Наполеону и Вильгельму II, а именно – с помощью оружия объединить большую часть человечества, удалось вам при помощи идей. Вы объединили маленькие и средние государства современного мира, которые представляют две трети человечества и также его совесть»[2437]. Разумеется, отношения между Югославией и Центральноафриканской Республикой (позднее Империей) после таких ласковых слов стали сердечными. Мирко Тепавац, позиции которого ослабило падение его либеральных друзей, в таких условиях не мог остаться в положении государственного секретаря иностранных дел. Он подал в отставку 1 ноября 1973 г., на его место был назначен консервативный Милош Минич, который некоторое время назад был в немилости, а сейчас рассматривался как «человек Тито», склонный к тесному сотрудничеству с СССР. В советской столице не пропустили его заявление перед отъездом югославской делегации на празднование 50-летия Октябрьской революции, когда он говорил о Ленине как об учителе, прежде всего когда речь шла об отношениях между государствами[2438].

За новую дружбу с Советским Союзом заплатило издание Praxis и его сотрудники, среди которых было несколько известных профессоров философии из Белградского и Люблянского университетов. Из-за влияния, которое эти «троцкисты» имели на интеллектуальные и студенческие круги, они были отстранены от своих кафедр, в то время как журнал был ликвидирован [2439]. «Югославия, – утверждал заместитель председателя Президиума СФРЮ в разговоре с чехословацким министром обороны Мартином Дзуро, – ощущает себя частью социалистического мира. В случае напряженности она присоединится к социалистическим государствам и вместе с ними будет бороться против империализма»[2440]. Во имя этой дружбы, если не сказать, неформального союзничества, Тито разрешил Советскому Союзу использовать для дозаправки своих военных кораблей адриатические порты в Далмации, что было в высшей степени важно из-за его нарастающего присутствия в Средиземноморье[2441].