Кардель был достаточно проницательным, чтобы сомневаться в безукоризненности своей работы, хотя и надеялся, что она будет иметь успех. На внутренней встрече в Любляне в 1974 г., хотя он уверенно обосновывал конституционные изменения, в конце вводного слова он также сказал, что это его последняя попытка сохранить СФРЮ[2394]. Несмотря на все красивые слова, конституция по сути была новым экспериментом, который посредством разветвленной системы самоуправления решал наиболее важные политические, экономические, социальные и национальные проблемы[2395]. На самом деле она настежь открывала двери структурам, которые, несмотря на полную раздробленность, всё еще имели сильную внутреннюю организацию: армии и полиции. В этом смысле имели большое значение Закон о национальной безопасности 1974 г., который укрепил контроль ЮНА над территориальной защитой, и Закон о защите государства и его социалистического устройства, принятый в конце 1975 г., который ужесточал наказания для «врагов народа». В нем наиболее дурной славой пользовалась статья 133, статья «ленинского толка», в которой говорилось о враждебной пропаганде и «контрреволюционной деятельности» и тем самым под нее подпадало всё что угодно, даже словесная критика режима. Она была сформулирована настолько небрежно, что давала властям возможность принимать меры против любого, кто дерзнул бы защищать основные права человека. «Полиция прослушивает, сажает в тюрьму, следит, приглашает к сотрудничеству.» – так охарактеризовал ситуацию Добрица Чосич[2396].

В этот период активной законодательной деятельности самым важным стал Закон об объединенном труде, принятый 25 ноября 1975 г., после семимесячного общественного обсуждения, в котором Тито не участвовал. Этот «гигантский» закон из 671 статьи, который справедливо назвали «малой конституцией», ставил целью «укрепить, организовать и направить более эффективно самоуправление в условиях социалистической рыночной экономики». Он должен был защищать ее как от сталинских, так и от централистских устремлений, присутствовавших в системе, кроме того, от «анархии», которую постоянно порождает рынок (в чем был уверен Эдвард Кардель). В противоположность Бакаричу, говорил Стане Кавчич, Кардель меньше разбирался в экономике. На нее он «всегда смотрел через очки идеологических предположений и искал приемы и нормы, чтобы направить ее в их русло. Бакарич знал, что экономика подобна дикому коню, которого нельзя полностью укротить и оседлать по желанию. Кардель думал и верил, что это возможно с помощью воли, знания и сознательности Союза коммунистов» [2397]. Во имя «договорной экономики», как с усмешкой говорили его критики, и во имя самоуправленческого соглашения он отверг как старый хлам не только традиционные рыночные законы, но и любую инициативу, которая тяготела бы к целесообразному планированию югославской экономики[2398]. Лозунг «заводы рабочим» он дополнил лозунгом «все доходы рабочим», будучи уверенным, что тем самым обеспечит «свободным производителям» также и политическую власть. При этом он предусматривал тот уровень социалистического развития, при котором продукция обменивается не по рыночной стоимости, а по количеству труда. С введением ОООТ и организаций объединенного труда (ООТ) Кардель запустил в работу огромный бюрократический механизм, который достиг пугающих размеров. «Было подсчитано, – говорил Биланджич, – что при “воплощении” Закона об объединенном труде приняли от 1 250 000 до 1 500 000 правовых актов, которые, конечно же, в основном остались на бумаге»[2399]. Результатом этой гигантской массы предписаний и мастодонтовой управленческой надстройки, в которую в 1976 г. были вовлечены миллион человек, стал паралич экономики, ведь годовой показатель индустриального роста за 10 лет с 13 % упал до нуля. В конце 1977 г. рабочая группа СКЮ и Союзного исполнительного веча констатировала, что за прошлый год «треть всех основных организаций коллективного труда не могла обеспечить простого воспроизводства, и не осуществила даже аккумуляции денег»[2400]. Ошибочные условия пытались нивелировать ускоренной процедурой займов, при этом одолженные деньги раздавали направо и налево без особого контроля. Всё это было беззаботно растрачено, «добрая часть денег, вероятно, осела в швейцарских банках». За несколько лет до распада СФРЮ министр финансов бернского правительства сказал, что югославы имеют почти 13 млрд долларов на беспроцентных счетах в швейцарских банках[2401].

При создании своих концепций об «интегрированном самоуправлении» Кардель не мог игнорировать вызовы итальянской, французской и испанской коммунистических партий, которые в середине 1970-х гг. отказались от догмы диктатуры пролетариата и признали, что политический плюрализм важен для развития действительно здорового государства. Словенский идеолог поприветствовал «еврокоммунизм» как позитивное явление в международном рабочем движении, при этом особо подчеркнул свое критическое отношение к гегемонизму брежневского типа.

Одновременно Кардель полагал, что новая интерпретация марксизма приемлема только для специфической действительности Запада и поэтому его нельзя считать «единственным рецептом» или даже примером, которому может последовать Югославия. В условиях зрелого социализма, которого она достигла, именно политический плюрализм мог бы оттолкнуть ее на шаг назад. Результаты этих размышлений он развил в исследовании «Направления развития общественно-политической системы», которое было опубликовано в начале ноября 1977 г. в качестве исходника для XI Съезда СКЮ[2402]. В нем он пытался построить квадратуру круга, т. е. комбинировать социализм у власти в Югославии с концепцией плюрализма, но не политического, а наоборот, «плюрализма самоуправленческих интересов». «Он до крайности хотел демократизировать такую проекцию строительства социализма, – говорил Кавчич, – при которой идеологическо-стратегическую монополию держит в руках один субъект, базирующийся на принципах большевистской партии. За эти границы он не выходил и не верил, что можно выйти. Был твердо уверен, что марксизм-ленинизм всё еще имеет монополию на социализм. Верил, что марксизм не только идеология, но прежде всего – знание. В тактическом плане он пошел дальше Коминтерна. В идейно-философском нет. Поэтому отношения демократия – социализм остались у него непоследовательными и недоработанными. Гражданину он хотел дать как можно больше простора, но в то же время хотел, чтобы он двигался только под зонтиком власти, которую осуществляло всезнающее руководство»[2403].