Тем не менее слухи об этом доходили до общественных кругов. Еще в феврале 1911 г. А.Ф. Кони предсказывал возможное упразднение Думы в самом скором времени: «Знаете, если бы теперь наше правительство решилось выступить с указом о распущении Государственной думы и преобразовании Государственного совета в совещательный орган, то, право, никто этому не удивился бы и даже особенно не возмутился — насколько охладели… к государственной и общественной деятельности». В ожидании такого решения член фракции правых П.В. Новицкий заявлял депутатам, принадлежавшим к социал-демократии, что они будут все повешены, как только Дума будет распущена.

В мае 1915 г., т. е. уже в период войны, император вернулся к мысли о превращении Думы в законосовещательное учреждение. Инициатива исходила от Н.А. Маклакова, на письме которого Николай II написал: «Действительно, время настало сократить Государственную думу. Интересно, как будут при этом себя чувствовать гг. Родзянко и Кº». Подобные меры вполне соответствовали представлениям о власти, характерным для императора. В январе 1917 г. в беседе с английским послом Дж. Бьюкененом он так формулировал свое понимание природы самодержавия: «Вы мне говорите, господин посол, что я должен заслужить доверие моего народа. Не следует ли скорее народу заслужить мое доверие».

С началом войны политическая система Российской империи претерпела существенные изменения. Появился новый авторитетный центр принятия решений — Ставка. Неслучайно еще в начале войны император хотел взять на себя обязанности главнокомандующего. Под давлением ближайшего окружения он временно отказался от этой идеи. Авторитет императора не должен был быть поколеблен из-за возможных неудач в войне. Однако, проявляя разумную осторожность, царь оказывался в двусмысленном положении. Генерал Ф.Ф. Палицын выражал недовольство, что вел. кн. Николая Николаевича объявили верховным главнокомандующим: «Нельзя из короны государя вырывать перья и раздавать их направо и налево. Верховный главнокомандующий, верховный эвакуационный, верховный совет — все верховные, один государь — ничего. Подождите, это еще даст свои плоды. Один государь — “верховный”, никто не может быть им, кроме него». В этих рассуждениях была своя логика. Ставка, принимая ответственность за ход военных действий, получала право принимать во многих случаях самостоятельные решения. Показательно, что в 1915 г. начальник штаба верховного главнокомандующего генерал H. H. Янушкевич отменил решение императора о посылке дивизии в Персию.

Это положение тяготило императора и его семью. Николай II с неизбежностью возвращался к ранее отброшенной мысли о необходимости возглавить армию. К тому же в правительстве регулярно обвиняли Ставку в непродуманности тех или иных мер, в отсутствии ясной стратегии управления армией.

Министр земледелия А.В. Кривошеий неоднократно объяснял, что военное командование стало столь всемогущим из-за Положения о полевом управлении. Ведь оно было принято в расчете на то, что верховным главнокомандующим должен был стать сам царь: «Тогда никаких недоразумений не возникло бы и все вопросы разрешались бы просто: вся полнота власти была бы в одних руках». Это был весомый аргумент в пользу объявления царя верховным главнокомандующим. Председатель Совета министров И.Л. Горемыкин, отдавая себе отчет, что все идет именно к этому, предупреждал своих коллег по правительству, что вел. кн. Николая Николаевича недолюбливали в Царском Селе, а императрица Александра Федоровна была изначально против его назначения: «Огонь разгорается. Опасно подливать в него масло». Однако министры не желали мириться с политикой Ставки.

На заседании Совета министров 16 июля 1915 г. было решено «уполномочить И.Л. Горемыкина и А.А. Поливанова представить Его Величеству единодушное ходатайство правительства о неотлагательном созыве Военного совета», причем докладчики были обязаны указать государю, что «мера эта обуславливается не только военной необходимостью, но и соображениями внутренней политики, так как население недоумевает по поводу внешне безучастного отношения царя и его правительства к переживаемой на фронте катастрофе». На заседании Совета министров 24 июля вновь был поставлен вопрос о недееспособности Ставки. И вновь Горемыкин предупредил, что говорить об этом императору в сложившихся обстоятельствах чревато последствиями. Таким образом, министры невольно подыгрывали ближайшему окружению Николаю II, в котором крепла убежденность, что надо менять военное командование. Когда 24 августа 1915 г. спросили императрицу Александру Федоровну о готовившейся отставке вел. кн. Николая Николаевича с должности верховного главнокомандующего, она ответила: «Опять про Николашу, все только о нем и говорят… Это мне надоело слышать: Ники (Николай II. — Ред.) гораздо более популярен, нежели он, довольно он командовал армией, теперь ему место на Кавказе».

Оказавшись в Ставке, Николай II ограничил свой круг общения. Даже министров он принимал существенно реже, чем прежде. Источников оперативной информации становилось меньше, и, следовательно, царь оказывался в большей зависимости от своего ближайшего окружения, где первое слово принадлежало императрице. Даже у августейших родственников она вызывала резкое раздражение. «В ней все зло, — считал вел. кн. Николай Николаевич. — Посадить бы ее в монастырь, и все бы пошло по-иному, и государь стал бы иным. А так приведет она всех к гибели».

Выполняя роль «связующего звена» между Ставкой в Могилеве и правительством в Петрограде, императрица сообщала августейшему супругу о событиях в столице, давала ему советы в области кадровой политики, встречалась с министрами, наставляла их. В июле 1915 г. она рекомендовала в качестве будущего министра внутренних дел А.Н. Хвостова, в октябре того же года настаивала на назначении товарищем обер-прокурора Св. Синода Н.Д. Жевахова, в ноябре предлагала заменить А.В. Кривошеина А.Н. Наумовым. В сентябре 1915 г. Александра Федоровна писала императору о необходимости отставки министра внутренних дел Н.Б. Щербатова, крайне резко отзывалась о деятельности обер-прокурора Св. Синода А.Д. Самарина, высказывалась за увольнение С.Д. Сазонова и А.В. Кривошеина. После известной «министерской забастовки» она даже призывала Николая II уволить всех министров, оставив в должности лишь «старика» Горемыкина. В сентябре 1916 г. императрица просила о назначении министром внутренних дел А.Д. Протопопова. Последний был убежден, что он оставался в должности лишь благодаря заступничеству Александры Федоровны. По ее же инициативе был назначен военным министром М.А. Беляев. Царицу интересовал не только Совет министров, но и прочие высшие учреждения Российской империи. В декабре 1916 г. императрица настояла на том, чтобы председателем Государственного совета стал И.Г. Щегловитов.

Александра Федоровна регулярно принимала министров. Сам император говорил руководителям ведомств: «Если вам что[-то] нужно передать, то скажите государыне. Она мне каждый день пишет». В октябре 1914 г. Александра Федоровна потребовала к себе министра внутренних дел Н.А. Маклакова; в июне 1915 г. — И.Л. Горемыкина, А.А. Поливанова; в июле — вновь Горемыкина, который впоследствии регулярно посещал императрицу; в сентябре 1915 г. — председателя Государственного совета А.Н. Куломзина и министра народного просвещения П.Н. Игнатьева; в октябре — А.В. Кривошеина, А.Н. Волжина, и т. д. Согласно сведениям В.Н. Коковцова, премьер-министр Б.В. Штюрмер регулярно являлся к императрице с докладами. По словам Александры Федоровны, Распутин приказал премьер-министру являться к ней каждую неделю. Императрица подолгу беседовала с министром внутренних дел А.Д. Протопоповым по всем вопросам государственного управления. Она встречалась и с депутатами. В сентябре 1915 г. царица по совету премьер-министра решила побеседовать с лидером Партии центра П.Н. Крупенским, чтобы поговорить с ним о положении дел в Думе.