— Привет, Алана, — сказал он. — Ты пришла.

— Алана Рей, — поправила я его. — В девятьчасов утра в воскресенье.

— Ничего себе времечко.

Он закатил глаза, словно идея назначить репетицию именно наэто время принадлежала не ему, а кому-то, кто раздражал его.

— Ты не забыл мои восемьдесят баксов? — спросилая, барабаня двумя пальцами по ремню спортивной сумки.

— Конечно… ммм… восемьдесят?

Он слегка сощурил глаза. Я улыбнулась.

— Семьдесят пять. Шутка.

Он засмеялся, но по его смеху я поняла, что пять баксов длянего кое-что значат. И деньги, которые он вытаскивал из кармана, были скомканы,по одному, по пять долларов и даже десятка монетами по двадцать пять центов.

Я немного расслабилась. Этот парень — жалкий бедняк. Никакойбогач не стал бы затруднять себя такими фокусами, чтобы обмануть меня.

— Это все твои барабаны… то есть ведра? — спросилон, глядя на мои сумки.

— Много места не занимают, правда?

На самом деле я принесла не все — для первого-то раза. Какойсмысл тащить сорок два фунта оборудования, если, возможно, этим парням нужналишь барабанящая машина с косичками?

— Наверно, легче таскать, чем настоящие барабаны.

Я кивнула, хотя никогда не таскала настоящие барабаны, но,думаю, это нелегко.

Он отсчитал семьдесят пять, и, похоже, в карманах у негоничего не осталось. Мне стало неловко из-за того восьмидесятидолларового трюка,и я начала непроизвольно притоптывать ногами.

— Ммм, еще одно.

Он повесил гитару на плечо и сморщил лицо, чувствовалось,что он снова нервничает. Он был, типа, симпатичный и такой… стесняющийся. Ивызывал у меня чувство беспокойства за него, типа, как за ребенка, идущего поулице с развязанными на ботинке шнурками.

— Что?

— Будет лучше, если ты не станешь говорить о деньгахПерл.

— Кто такая Перл?

— Она… — Он нахмурился. — Просто не говори оних никому, ладно?

— Какая мне разница? — Я пожала плечами. —Деньги остаются деньгами, кто бы ни давал их.

— Да, наверно.

Его лицо приняло серьезное выражение, словно я изреклакакую-то невероятную мудрость, а не просто то, что казалось логичным. В концеконцов, в этом суть денег: хрустящий и чистый, или мятый, или вообщечетвертаками — доллар всегда стоит сто центов.

Мы вошли в здание.

Комната наверху была похожа на все комнаты для репетиций:она сбивала с толку. Стены и потолок из волнистого пенопласта, в углах как бымерцающего. Непонятный клубок кабелей на полу. И такая странная, лишенная эхатишина вокруг.

Невысокая девушка в очках представила мне всех.

— Это Захлер. Он играет на гитаре.

Крупный, сильный «собачий» парень широко улыбнулся. Явспомнила — он не хотел мне платить.

— И Минерва. Она тоже здесь впервые. Она будет петь длянас.

Обкуренная девушка на две секунды сняла темные очки,сощурившись в свете флуоресцентных ламп, и улыбнулась мне. На ней было длинноечерное бархатное платье, мерцающее, словно улицы после дождя, целая кучаожерелий и свисающие сережки. Длинные черные ногти блестели; они выгляделистранно — словно волнистый потолок.

— Она певица? — спросила я. — Ха! А яподумала, что она администратор.

Все засмеялись моей шутке, за исключением Минервы, котораяпросто еще дальше раздвинула губы в улыбке. Ее зубы вызвали у меня дрожь. Я трираз прикоснулась ко лбу и мигнула сначала одним глазом, потом другим.

— А я Перл, клавиши, — продолжала другаядевушка. — Ты Алана?

— Алана Рей. В одно слово, — ответила я голосом,дрожащим под взглядом Минервы.

— Круто, — сказала она. — Через дефис?

Я усмехнулась. Немногие богатые девушки задали бы этотвопрос. Некоторых людей это напрягает — что у меня два имени, невидимосцепленные вместе.

— Нет. Между ними просто маленький пузырек воздуха.

Никто не засмеялся, но никто никогда и не смеется. Эта шуткапредназначена только для меня.

Все завертелось очень быстро. Парни просто подключились истали настраивать инструменты, а у Перл была лишь маленькая клавиатура, которуюона установила на микшерном пульте, откуда могла контролировать звук всехостальных. Обкуренная девушка подняла повыше стойку микрофона и стала возитьсяс выключателями ламп; движения у нее по-прежнему были резкие, насекомоподобные.Оставаясь в темных очках, она, тем не менее, настолько пригасила огни, что яедва могла что-либо видеть.

Впрочем, я не жаловалась: ее взгляд один раз уже заставилменя вздрогнуть.

Я устроилась в углу, спиной прямо к сходящимся вместе,обитым пенопластом стенам, передо мной двадцать одно ведро для краски, «башни»из них повышались справа налево, от одного до шести ведер.

Я достала шесть контактных микрофонов, мои собственныемикшерный пульт и устройства для спецэффектов. Комнаты для репетиций или студиизвукозаписи нравятся мне меньше, чем открытый воздух, но, по крайней мере,здесь я могу создать собственное эхо.

Перл смотрела, как я креплю микрофоны к пластиковым«башням», вставляю их шнуры в микшер и вывожу через устройства дляспецэффектов.

— Канистры из-под краски? — спросила она.

— Ведра для краски, — поправила я и в первый разувидела, как Мос улыбнулся.

— А-а, конечно. Сколько каналов тебе нужно? —спросила она, передвигая ползунки на микшерном пульте. — Шесть?Двенадцать?

— Всего два. Левый и правый.

Я передала ей кабели. Перл нахмурилась. При таком раскладеона не могла микшировать меня со своего пульта. Типа, она хотела, чтобы яотдала ей свои яйца, свой сыр и свой лук в отдельных чашках, а вместо этого онаполучила от меня целый омлет, приготовленный так, как мне нравится.

Впрочем, она не стала спорить, и я увидела, как Мос все ещеулыбается.

— Все готовы? — спросила Перл. Все были готовы.

Минерва сглотнула и одной бледной рукой взяла микрофон. Вдругой она держала блокнот, открытый на странице, которая выглядела так, будтоисписана самым бестолковым ребенком из моей спецшколы.

Мос просто кивнул, не глядя на Перл, одной ногой поправивсвои шнуры на полу.

Крепкий парень (чье имя я уже забыла, придется записать его)был единственным, кто улыбался. Наклонив голову, он пристально вглядывался вструны, осторожно прилаживая пальцы. И потом, сосредоточившись, начал играть.Это был простой рифф, низкий и однообразный.