катастрофе долгое время винили торговое судно из Леванта. В Мессине не было карантинной зоны, и кораблю позволили пришвартоваться в незащищенной городской гавани.

Сухопутные карантины и санитарные кордоны

Если море с внедрением противочумных мер стало представлять гораздо меньшую опасность, то сухопутная угроза как была, так и осталась, поскольку торговля, паломничество и трудовая миграция способствовали постоянному перемещению людей и грузов. Еще во времена Черной смерти общины, руководствуясь не столько медицинскими теориями, сколько страхом, самостоятельно организовывали дозорные отряды, которые патрулировали городские стены и отгоняли чужаков, стращая расправой. В последующие годы эту практику нормировали и утвердили законодательно, с тех пор границы городов и поселков стали охранять войска. Чтобы отпугивать желающих попасть в город, солдатам разрешалось использовать штыки и приклады, а в случае необходимости и стрелять.

Такие пограничные линии со сторожевыми постами, расположенными по всему периметру через равные интервалы, получили название «санитарные кордоны». Их начали внедрять как на городских, так и на государственных границах. Санитарные кордоны представляли собой военные заграждения и защищали территорию, перекрывая все сухопутные маршруты, по которым перемещались люди и товары, а следовательно, и болезни, до тех пор пока процедура карантина не гарантировала, что с медицинской точки зрения угрозы нет. Иногда, как, например, в 1720 г. в Марселе, церковь подкрепляла материальный барьер духовным, обещая отлучить всякого, кто пересечет границу тайком.

Самый неприступный и наиболее внушительный санитарный кордон организовала Габсбургская монархия, чтобы обезопасить сухопутный торговый маршрут из Турции через Балканы. Австрийский кордон, ни разу не прекращавший работу с 1710 по 1871 г., пожалуй, являет собой наиболее впечатляющий образец мероприятий по охране общественного здоровья в эпоху раннего Нового времени. Это грандиозная постоянная кордонная служба протянулась через весь Балканский полуостров и послужила установлению нового имперского механизма, получившего название «военная граница». Австрийский кордон, укрепленный в чумные времена, растянулся на тысячу километров от Адриатического побережья до гор Трансильвании. Ширина военной границы составляла от 15 до 30 км. Она перемежалась фортами, наблюдательными вышками, сторожевыми постами и контрольно-пропускными пунктами с карантинными сооружениям. Между гарнизонами курсировали патрули, занятые отловом нарушителей.

В окрестностях военной границы все крестьяне мужского пола были военнообязанными и трудились в пограничной службе. Поэтому империя могла выставить войско в 150 000 человек, не тратясь на размещение регулярной армии. Крестьян-«граничаров» не нужно было специально обучать и экипировать, поскольку в боевых действиях они не участвовали и выполняли скорее функции полиции в местности, которую хорошо знали. Мобилизованность и боеготовность «граничаров» определяла трехуровневая шкала бдительности. Актуальный уровень устанавливала имперская разведслужба, которой заведовали дипломаты и сотрудники санитарной разведки, дислоцированные в Османской империи, где вели наблюдения за эпидемической ситуацией, опрашивали путешественников и вербовали осведомителей. Самый высокий уровень угрозы предусматривал увеличение численности войск и продление срока карантина с 28 до 48 дней. Во время чрезвычайного положения нарушителей границы из числа контрабандистов и карантинных уклонистов немедленно предавали военному суду, причем обвинительный приговор означал расстрел на месте. Кордон был окончательно упразднен, потому что либералов возмущал его репрессивный характер, экономистов и землевладельцев беспокоило, что призыв плохо сказывается на сельском хозяйстве приграничья, а медики отмечали, что к началу 1870-х гг. чума стала отступать из турецких владений, лежащих по ту сторону границы. Как бы то ни было, одной из великих европейских держав больше полувека удавалось сдерживать натиск чумы из очагов в Османской империи и не допускать проникновения заразы в Западную и Центральную Европу по сухопутным маршрутам, а морские карантинные мероприятия не допускали ее проникновения водными путями.

Противодействие внутренней угрозе

Войска на суше и на море, а также риск отлучения от церкви оберегали город от внешней угрозы, но что было делать, если, несмотря на все усилия, чума вспыхивала внутри? На этот случай «чумной протокол» во всех уголках Европы позволял санитарным властям применять в борьбе с заразой сколь угодно жесткие репрессии. Первостепенной задачей был поиск всех жертв болезни. В свете высокой смертности, характерной для чумных эпидемий, угрозу для города представляли многочисленные непогребенные тела, оставленные в домах и на улицах. Господствующая на тот момент теория миазмов утверждала, что, разлагаясь, трупы выделяют ядовитые испарения, которые и провоцируют медицинскую катастрофу, а следовательно, своевременный вывоз тел и их уничтожение служили на благо общественного здоровья. Поэтому в рамках борьбы с заразой санитарные комитеты нанимали горожан для розыска больных и надзора за ними, а также для вывоза трупов и их захоронения. Тех, кто брался за такую работу, снабжали отличительными нашивкам и повязками. Обязанностью этих муниципальных служащих был поиск заболевших, которых выявляли по предательским отметинам – бурым пятнам. Заболевшего нужно было доставить в карантинный лагерь, служивший одновременно и чумной больницей, и изолятором для наблюдения за путешественниками, прибывшими в город. Если предполагаемого больного обнаруживали уже мертвым, вызывали возчика, который доставлял покойного на чумное кладбище. Вывозили тела на похоронных повозках – телегах смерти, которые громыхали по улицам, разгоняя прохожих звяканьем колокольчиков.

Чумные больницы пользовались исключительно дурной славой. Туда ведь много кто попадал, а вот возвращался далеко не каждый. Согласно недавним исследованиям, на венецианских островах Лазаретто-Веккьо и Лазаретто-Нуово более ⅔ пациентов там и умирали. Поэтому отправка в чумное учреждение воспринималась как приговор, обрекавший на одинокую смерть и разлуку с родными и близкими.

Народу в городе умирало все больше, и чумные больницы шли на отчаянные меры, чтобы хоть как-то справиться с неумолимым приростом трупов. Часто покойников без всяких церемоний скидывали в наспех вырытые ямы, и могильщики утрамбовывали тела плотными слоями или сжигали в погребальных кострищах. По ночам их зарево освещало окрестности, днем там стоял густой дым и невыносимо воняло, поэтому чумные заведения наводили ужас и внушали отвращение. Страх усугубляла царившая в лазаретах жесткая дисциплина и суровые наказания в отношении беглецов. Для исцелившихся заточение в чумной лечебнице зачастую оборачивалось финансовым крахом, поскольку за длительное пребывание там с пациентов нередко взимали плату в счет затрат на содержание. Либо же, переболев и выжив, человек обнаруживал, что налоги выросли, а обязательных сборов стало больше, ведь власти стремились компенсировать расходы, понесенные в ходе борьбы с чумой. Были и лазареты, отмеченные клеймом позора, поскольку служили пенитенциарным целям – туда власти сажали несогласных с их политикой.

В дом всегда могли нагрянуть уполномоченные по розыску больных и покойных, что сильно накаляло атмосферу. Мелкие чины, выполнявшие эту опасную работу, терпели неприязнь со стороны населения и рисковали заразиться. Иногда они черпали силы в крепких напитках и при исполнении грешили сквернословием и злоупотреблениями. Немало было и тех, кто рассматривал эту работу как удачное финансовое предприятие и извлекал доход, угрожая здоровым людям отправкой в чумной барак, вымогая взятки у заболевших за то, чтобы не разлучать их с семьями, обчищая пустующие дома и избавляя от имущества богатых пациентов.

Зная весь этот контекст, трудно удивляться тому, что многие очевидцы тех событий описывали чумные лазареты преимущественно как инструменты социального контроля, созданные, наряду с тюрьмами и работными домами, для устрашения и наказания. Полагаясь на свидетельства очевидцев, ту же точку зрения нередко разделяли и историки. Однако совсем недавно в результате пристального изучения конкретных чумных учреждений выяснилось, что их деятельность по борьбе с болезнью носила куда более сложный характер: выполняя функции как религиозной, так и благотворительной организации, чумная лечебница оказывала помощь тем, кто столкнулся с болезнью, и содействовала выздоровлению. Венеция, например, не скупилась на изготовление лекарств для своих лазаретов и наем персонала, начиная от хирургов и терапевтов и заканчивая фармацевтами, цирюльниками и сиделками, которые трудились под руководством приора.

Медперсонал, исповедовавший в лечении комплексный подход, стремился утолять духовные и эмоциональные потребности пациентов, потому что столь сильные переживания, как страх и гнев, считались противоестественными – они могли дурно сказаться на гуморальном балансе пациента и помешать его выздоровлению. Чтобы пациенты не впадали в отчаяние и не теряли надежду, приор нанимал на службу в больнице священников, которые помогали страждущим и старались поддерживать в стенах учреждения атмосферу порядка, насколько это было возможно на фоне массовой гибели людей. Некоторые священнослужители снискали на этой ниве всеобщее признание, как, например, архиепископ Милана Карло Борромео. В 1578 г., во время голода, за которым последовала вспышка чумы, Борромео реорганизовал свою архиепархию, что позволило снабжать зерном тысячи граждан и обеспечить уход за пострадавшими от чумы. В том числе и за эти заслуги Борромео был канонизирован католической церковью в 1610 г.