Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чума наводила особый ужас потому, что сталкивала общества с явлением, противоположным искусству умирать, и лишала людей возможности «приручить смерть». Она ставила верующих перед лицом внезапной смерти (mors repentina), ее жертвы умирали, не успев написать завещание, не исповедовавшись в грехах, совершенных на этом свете, что грозило вечными муками на том. Смерть от чумы была нежданной, люди умирали в одиночестве, так и не дождавшись священника, и зачастую никто не проводил над ними погребальных обрядов и не хлопотал о достойных похоронах.
Поэтому страх внезапной кончины от чумы напоминал ужас, который описала Дрю Джилпин Фауст в книге «Республика страданий. Смерть и Гражданская война в Америке» (This Republic of Suffering: Death and the American Civil War, 2008). Фауст строит повествование вокруг страха умереть неожиданно, потому что именно он терзал солдат по обе стороны фронта. Они постоянно делились своими опасениями с родными и близкими в письмах домой. В этом отношение чума очень похожа на всеобщую войну, поскольку и та и другая создают безграничные возможности для внезапной смерти, которая приходит к нам «как тать»[8].
Откровение Иоанна Богослова, заключительная книга Нового Завета, выразительно живописует наступление последних времен – день гнева, великое светопреставление, бедствия и мучения. В чумные столетия смерть, словно сорвавшаяся с цепи, как описано в Откровении Иоанна, становится центральным образом изобразительного искусства. Многие художники писали триумф смерти, и представал он вселенским чумным мором и четырьмя всадниками Апокалипсиса в придачу. Пожалуй, лучший образчик этого жуткого жанра – картина фламандского мастера Питера Брейгеля Старшего «Триумф смерти» (1562–1563). На переднем плане и в центре картины сама смерть правит большой повозкой и тут же орудует косой, пожиная страшный урожай. В левом верхнем углу скелеты звонят в колокола, прославляя смерть, повсюду умирают люди, а из открытых могил выходят скелеты.
Еще один важный мотив чумной иконографии представлен в жанре ванитас (vanitas), аллегорически сообщавшем, что жизнь земная скоротечна и тщетна (рис. 4.2). Широкую популярность жанр ванитас приобрел после первой волны Черной смерти, затем, в XVIII в., он исчез с приходом эпохи Просвещения и окончанием второй пандемии. Традиционный христианский взгляд на бренность жизни выражен в книге Екклесиаста: «…суета сует, – всё суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит…»[9] На картинах ванитас часто изображены мирские блага, воплощающие всю самонадеянность человеческих устремлений: золото, музыкальные инструменты, научные фолианты, глобусы и изысканные одежды. Рядом с ними изображались черепа, погасшие свечи, песочные часы, отмеряющие ход времени, скрещенные кости, скелеты и лопаты – яркие символы основополагающей истины: человеческие достижения столь ничтожны, а жизнь – так коротка. Еще один пример – картина немецкого живописца Лукаса Фуртенагеля, на которой лица супругов средних лет в зеркальном отражении видятся черепами (рис. 4.3).
Рис. 4.2. Ванитас Хармена Стенвейка «Аллегория тщеславия человеческой жизни» (Vanitas stilleven, ок. 1640) символически отражает скоротечность жизни и неизбежность смерти. Ванитас был популярным жанром во времена Черной смерти. Музей Лакенхаль, Лейден
Рис. 4.3. Немецкий художник Лукас Фуртенагель создал ванитас «Художник Ганс Бургмайер и его жена Анна» в 1529 г. Музей истории искусств, Вена
Еще один лейтмотив искусства чумной эпохи – пляска смерти (danse macabre). На таких картинах смерть изображалась в виде скелета и призывала людей, независимо от их возраста, статуса и пола, присоединиться к веселому танцу. Иногда смерть была вооружена косой, стрелой или копьем или же вела за собой пляшущих, играя на музыкальном инструменте. Довольно часто такие сюжеты разыгрывали в церквях, и идея хрупкости жизни получала театральное воплощение. Снятый относительно недавно фильм Ингмара Бергмана «Седьмая печать» приходит к развязке, когда смерть приглашает всех героев присоединиться к ее торжественному танцу.
Итак, мы выяснили, какое влияние, культурное и материальное, чума оказала на народонаселение, затронутое эпидемиями, но что предпринимали власти и духовенство, чтобы сдержать бедствие? Какие административные меры и способы лечения были в ходу? Далее мы рассмотрим коллективную реакцию общества на чрезвычайную эпидемическую ситуацию.
Глава 5
Реакция на чуму
Поначалу на разор, учиненный бактерией Yersinia pestis, общество реагировало импульсивно и беспорядочно. Но в конце концов первая здравоохранная стратегия по борьбе с заразой была реализована, и за этим последовала первая победа: бубонная чума покинула Запад после финальной вспышки второй пандемии в Мессине в 1743 г. Потому и необходимо изучать не только влияние самой чумы, но и наследие, доставшееся нам от борьбы с ней. В какой мере победа над чумным мором была результатом авторитарной политики его сдерживания?
Нельзя забывать, что победа над чумой, столь крупная с точки зрения Западной Европы, для остального мира была частичной и имела лишь местное значение. Потому искоренить чуму так и не удалось. Естественные резервуары возбудителя инфекции сохранились на всех континентах, за исключением Антарктиды, а значит, чума может вернуться. Кроме того, по всему миру люди иногда заражаются чумной палочкой от грызунов, поэтому некоторое количество заболевших обнаруживается ежегодно, а изредка случаются и вспышки заболевания. Ко всему прочему, всегда есть угроза рукотворной эпидемии, которая может разразиться в результате биологической атаки. Чумные бомбы применяла японская армия в ходе вторжения в Китай[10], и во времена холодной войны обе сверхдержавы не исключали возможности использовать бактериологическое оружие. Чума по-прежнему представляет серьезную угрозу.
Импульсивные реакции
Бегство и очищение
Первой и почти повсеместной реакцией населения на вспышку чумы было бегство. Во время Великого мора в Лондоне (1665–1666) новые и новые волны горожан в панике покидали столицу, надеясь спастись. Даниель Дефо (1660–1731) в «Дневнике чумного года» (1722) живописал ужас, охвативший город:
В то время собственная безопасность так занимала каждого, что полностью вытесняла способность сочувствовать посторонним: ведь у каждого стояла Смерть за порогом, а у многих она уже посетила их семью, так что люди не знали, что делать и куда податься.
Повторяю, это лишало людей способности сострадать; самосохранение стало наипервейшим законом. И дети бежали от родителей, когда те чахли под тяжестью болезни; а в других местах… родители бросали детей ‹…›
В этом не было ничего удивительного: ведь опасность близкой смерти убивала все чувства любви и заботы о других[11]{23}.
Причины, толкавшие людей покидать города, хорошо иллюстрирует пример Неаполя, который пережил сильнейшее чумное бедствие в 1656 г. Один из крупнейших и наиболее населенных городов XVII в. оказался особенно уязвим для чумы из-за того, что был центром средиземноморской торговли, и еще потому, что в многолюдных неаполитанских трущобах царила антисанитария. В 1656 г., во время самого опустошительного нашествия чумы, погибла почти половина полумиллионного населения. Привычная жизнь остановилась: лавки заколочены, в городе безработица и голод. Как в известной поговорке про чуму: живых так мало, что некому хоронить мертвых. Покойники оставались лежать в помещениях и на улицах. В конце концов, судя по документам, десятки тысяч трупов сожгли и еще несколько тысяч без всяких церемоний выбросили в море.
Крупнейший порт Италии пропитался смрадом разлагающихся тел, в которых ковырялись собаки, стервятники и вороны. Помимо болезни, город постигли беззаконие и коллапс всех общественных служб. Воры обчищали дома умерших, а по улицам разъезжали телеги-труповозки, груженные страшной поклажей. Астрологи торговали советами и предсказаниями, шарлатаны грели руки