– Ну это уж когда муж воротится, – отвела взорЕфросинья. – Без мужика попойку в доме устраивать негоже. Вот опростаем свами по малой чарочке – и довольно.

Матрена Ильинична добродушно кивнула в сторону кума:

– А старому нальешь ли? Небось он уже с утра столькопринял, что вот-вот упадет.

Правда была ее – и нынче с утра, и все дни, предшествующиекрестинам, Ефросинья не жалела для старика водки, вина, браги, пива, благо вохмелю он не буйствовал, а напротив – с каждым глотком становился все тише, всемолчаливей.

Звали его Кузьма, и это был Никитин дед, да не родной, адвоюродный. У него в Тушине прожила Ефросинья все лето, в его избе родилсяНиколушка. Дед Кузьма был глух как пень, подслеповат и малость придурковат.Добиться от него хоть каких-то рассказок, как жилось им в Тушине, оказалось непо силам даже неутомимой говорунье Матрене Ильиничне.

Оно конечно, разумнее было позвать в кумы какую-нибудьсоседку, теперь бабы небось все на Ефросинью разобиделись, однако у МатреныИльиничны имелось одно неоценимое качество: она уже завтра покидала Москву. Этобыла старинная подруга Ефросиньиной матери, жена тверского гостя, который нанесколько дней приехал в Москву да и прихватил супругу с собой. Муж был целымиднями занят, Матрена побегала по родне да и, соскучившись, решила наудачузаглянуть в Стрелецкую слободу, разыскать Ефросинью, дочку своей покойнойподруги Глашеньки. Встреча вышла радостная, Матрена Ильинична была безмернопольщена тем, что сделается крестной матерью Ефросиньина первенца, и без концамолола языком, выражая свой восторг. Поудивлявшись тому, как жизнь сводит иразводит людей, Матрена Ильинична перепорхнула к единственному предмету,который ее интересовал: к собственной жизни. Она сама, ее муж, ее дочери,удачно пристроенные за добрых, работящих, удачливых людей, но еще не подарившиестарикам внуков, даром что были замужем одна год, другая два, а старшая – тригода…

– Но ведь ты, Ефросиньюшка, в замужестве четыре слишком года жила, а все не рожала никак? – без конца спрашивала МатренаИльинична, снова и снова черпая надежду в ответах Ефросиньи:

– Не рожала, верно, а потом смилостивился Господь,даровал мне дитятю.

– Молилась ты небось денно и нощно? – не унималасьгостья, и Ефросинья терпеливо кивала:

– А как же без молитвы? Без нее никак и никуда.Молитесь и вы с дочками – все по-вашему и сбудется.

Наконец они вышли из церкви и, поблуждав по кривым улочкамСтрелецкой слободы, оказались у дома Воронихиных. Окошко мерцало яркимогоньком, и Матрена Ильинична показала на него хозяйке:

– Кто-то дома. Может, Никита приехал?

– Да нет, небось Стешка оправилась да за прялку села,время коротать.

Матрена Ильинична поджала губы… Сказать правду, этабелобрысая девка оказалась единственной ложкой дегтя, которая подпортиламедовую, сладкую встречу с Ефросиньюшкой. По словам хозяйки, это была польскаярабыня, подаренная стрельцу Воронихину за его самоотверженное участие впобиении шляхтичей. Однако для рабыни девка оказалась слишком угрюма инеочестлива. На все расспросы Матрены Ильиничны Стешка больше отмалчивалась,отделываясь лишь двумя-тремя словечками:

– Не могу по-русски говорить.

Или:

– Не понимаю, сударыня.

Матрене Ильиничне очень хотелось отвесить строптивице паруоплеух, но, первое, не суйся со своим уставом в чужой монастырь, а второе, ееобезоруживало слово «сударыня». Вдобавок Стешка отчего-то хворала, и по большейчасти Ефросинья управлялась с хозяйством сама.

– Больно уж ты жалостлива, мать моя, – ворчалаМатрена Ильинична. – Ведь недавно после родин, тебе лежать бы да лежать, ачугуны на стол пускай эта ленивица ворочает да пироги печет.

– Ничего, что мне сделается, – отмахиваласьЕфросинья, хлопоча. – Бабу, сама знаешь, тетенька, в ступе не утолчешь!

Вот и сейчас, придя из храма и положив мальца в зыбку, онасразу принялась накрывать на стол. Стешка сиднем сидела у прялки, а когда МатренаИльинична попыталась ее турнуть, Ефросинья глянула умоляюще:

– Оставь хворую, тетенька, я сама все слажу.

Оно конечно, выглядела Стешка – краше в гроб кладут, тощая,еще тощее худущей Ефросиньи, вот только на диво полногрудая. Да что проку!Глаза окружены темными тенями, нос заострился… Хворая, как есть хворая! ОднакоГосподь терпел и нам велел, оттого Матрена Ильинична на доброе слово для рабынине расщедрилась, только и пробормотала, укоризненно поглядев на Ефросинью:

– Больно жалостливая ты, девонька моя. С таким сердцемнедолго проживешь. Эх, беда, муженек твой в походе, а то, гляжу, все у вас некак у людей.

Правда что, странностей в жизни Воронихиных обнаружилосьнемало. Жалостливая к ленивой Стешке хозяйка – это еще ничего! Чего стоилполусумасшедший Никитин дедок, который напился до того, что лыка не вязал.Когда мирно сопевший Николушка пробудился и заорал, требуя, чтобы егопокормили, дед Кузьма выхватил его из колыбели и, вместо того чтобы податьматери, сунул в руки Стешке, которая так и коротала вечер за прялкою!

Бедная девка до дрожи испугалась младенчика, МатренеИльиничне даже померещилось, что она выронит дитя на пол, но подоспелаЕфросинья, схватила сына на руки и сунула ему в рот тряпицу, подвязанную кглиняному сосудику с молоком. Матрена Ильинична уже знала, что молока уЕфросиньи нет, свернулось на третий день после родов, она кормила малого козьимда коровьим молочком, разводя водичкою. По всему судя, к животному молокумладенец еще не привык, тряпицу сосал неохотно, скоро выкинул ее изо рта изадремал, недовольно покряхтывая. Повалился спать на лавку и дедка Кузьма,вскоре ушла в боковушку Стешка, ну а Матрена Ильинична еще долго занималахозяйку разговорами, пока не спохватилась, что время позднее, надо успетьворотиться до первой стражи, не то муж с ума сойдет от тревоги за пропавшуюбабу.

Ефросинья пошла проводить гостью, но на окраине слободыМатрена встретилась с мужем, который уже отправился отыскивать загулявшуюженку. Распростились, облобызались – да и расстались, пожелав друг дружкенеисчислимых благ и крепкого здоровья.