к куафёру и велела подстричь мальчика покороче. И безжалостные ножницы мигом обкорнали кудрявую шевелюру, оставив на голове белобрысый ёжик.

– На каторжника похож, – засмеялся отец, когда Володя с мамой вернулись домой.

– На каторгу отправляют за преступление. А вы меня ни за что ни про что упекли на восемь лет, – расплакался мальчик.

– В гимназии ты получишь знания… – попытался объяснить Дмитрий Данилович.

– Латынь и греческий?

– Ну да…

– И с кем я буду на них говорить? Древние римляне с греками давно вымерли.

– Ты будешь изучать историю, географию…

– А разве дома их изучать нельзя?

– Математику точно нельзя…

– Папочка, пожалуйста, дай твою лыгорифмическую линейку, – попросил вдруг Володя.

– Во-первых, логарифмическую, – поправил его Дмитрий Данилович, – во-вторых, у меня её нет. Я юрист, она мне не нужна. Возьми у Женьки.

– Он мне её уже подарил. В тот день, когда гимназию окончил. Сказал, что она ему никогда больше не понадобится. И зачем же он тогда эти лыгорифмы учил?

– Логарифмы, – снова поправил сынишку князь Тарусов, – понимаешь, Володя, математика учит нас думать.

– Я что, по-твоему, думать не умею? Хочешь, я такого придумаю, что всем мало не покажется?

В кабинет Дмитрия Даниловича заглянула Александра Ильинична:

– Что за крики? Володя, ты опять за свое? Мы ведь, кажется, договорились.

– Да, – потупился Володя, вспомнив очкастого Федю Липова.

– Тогда иди баиньки, завтра тебе рано вставать.

Засыпая, Володя завидовал Эдмону Дантесу, который в похожих обстоятельствах сумел сбежать. Но под камерой будущего графа Монте-Кристо плескалось море… А у Володи под окнами катались по пыльной Сергеевской извозчики. Эх, надо было бежать из Терийоки!

* * *

На Большой Морской Кешка никогда не бывал. Крючочников сюда не пускали городовые и дворники. Но ныне Кешка выглядел прилично, и они не обратили на него внимания.

Пройдя мимо огромных витрин шикарных магазинов, в которых сверкали блестящие украшения и великолепные наряды, мальчик остановился у подъезда, охраняемого полицейским.

– Съезжий дом туточки? – уточнил он.

– Здесь сыскная, – объяснил городовой. – А съезжий дом – во дворе.

Кешка прошел через подворотню и увидел во дворе четырехэтажный флигель, а на нём пожарную каланчу. Если бы она была видна с улицы, мальчик и без городового догадался, где находится съезжий дом, потому что все подобные здания – а всего их в Петербурге двенадцать – увенчаны похожей каланчой. Потому что в съезжих домах квартировались пожарные. А также фонарщики, зажигавшие по вечерам освещение в городе, городовые, околоточные, здесь же содержали задержанных.

Кешка выстоял очередь к смотрителю.

– Зачем явился? – строго спросил тот.

– Мамку повидать…

– Как звать?

– Кешка…

– Да не тебя. Мамку.

– Фроськой.

– А фамилия какая?

Кешка задумался. Фамилию бывших квартировладельцев он знал, Ивановы, а вот свою – нет. Без надобности она ему была.

– Ну что молчишь? – поторопил его смотритель съезжего дома.

– Крючочники мы…

– Во даешь… А не той ли ты крючочницы сын, которую за убийство ростовщика задержали?

– Той самой.

Смотритель покопался в бумагах:

– Тогда фамилия твоя Соловьев, запомни.

– Постараюсь. А к мамке пустите?

– Нет. Увезли вчера твою мамку в съезжий дом Московской части.

– А это где?

– Угол Загородного и Гороховой. Иди туда.

* * *

Эх, знал бы Ефимыч с сотоварищами, что в тот самый момент, когда они докладывали Крутилину о безуспешных поисках Кешки, тот пересекал двор сыскной…

– Куда же он мог подеваться? – задумался Иван Дмитриевич, выслушав агентов.

– Да мало ли куда? – развел руками «студент».

– Может, к какой-нибудь артели тряпичников прибился, – предположил «чиновник».

– В Вяземской лавре их дюжина, если не больше, – напомнил Ефимыч.

– В Лавру не суйтесь, ещё вспугнёте его. Если сдунет из города, ищи тогда его, свищи. Лавру Петьке Абасу поручу. А вы пока по скупщикам тряпья пройдитесь.

– Так думаете, не Фроська убийца, а её сынок? – уточнил «студент».

– Пока не знаю. Сейчас Фроську с Загородного привезут, выясню.

– Мать сына не выдаст, – покачал головой Ефимыч.

– Возможно, что в убийстве они вообще невиновны, только в грабеже. Потому что в то утро в трактире напротив сидел вот этот негодяй. – Крутилин перевернул фотопортрет, сделанный в пересыльной тюрьме перед отправкой Толи Дерзкого на каторгу. – Сегодня с утра его опознал по нашей картотеке половой из трактира.

– Ну сидел там беглый каторжник. Зачем ему ростовщика убивать? Вдруг совпадение? – засомневался Ефимыч.

– А ты фамилию этого каторжника прочитал? – ткнул в подпись под карточкой Крутилин.

– Чванов.

– Ростовщик тоже Чванов. И они братья.

В кабинет Крутилина без стука ворвался взволнованный Яблочков:

– Иван Дмитриевич, двойное убийство на Знаменской.

– Так, братцы, поиски Кешки пока отставить. Все на Знаменскую, – скомандовал Крутилин.

* * *

Всё было сегодня Володе не в радость: ни любимые сырники со сметаной на завтрак, ни пролетка, которую к выходу из дома поймал швейцар Пантелеич, ни нескрываемая зависть в глазах ровесника Мустафы, сына старшего дворника Ильфата.

– Поехали, – велела Александра Ильинична извозчику.

От Сергеевской до Пустого рынка, у которого находилась гимназия, домчались за пять минут. Княгиня бросила взгляд на модные золотые часики, украшавшие её руку:

– Полдевятого. Слава Богу, успели.

– Завтра буди меня попозже. Ведь занятия начинаются в девять, – буркнул Володя, спрыгнув с экипажа.

Мать подала ему ранец:

– Занимайся прилежно, на переменах не озорничай…

– Да помню я! – не дал досказать Володя.

– …и не пей…

– Да я её вообще не пью твою некипяченую воду, – крикнул мальчик и побежал к входу, где встречал гимназистов воспитатель Данила Андреевич Келлерман, невысокого роста грузный мужчина с сильной проседью в волосах. В правой руке он держал большую связку ключей, в левой – список принятых в первый класс. Каждого он останавливал, требуя назвать фамилию.

– Тарусов.

На суровом лице Келлермана появилась неприятная улыбочка:

– А, Тарусов! Помнится, вашего братца-шалуна я однажды розгами отделал. Ежели тоже будете баловаться…. – заканчивать фразу Данила Андреевич не стал, погрозив Володе рукой с ключами. – Проходите пока в раздевалку, вешалка первого «А» вторая слева.

Володя вошел в огромный вестибюль. Там было шумно. Гимназисты старших классов бурно приветствовали друг друга после летней разлуки: били друг друга по плечу, обнимались, громко делились подробностями прошедших каникул. Тарусов, как велел ему Келлерман, повернул влево, где увидел стайку столь же, как он, перепуганных ребят, а рядом с ними троих мальчишек постарше.

– Ты что, тоже в первый «А»? – спросил один из них, широкоплечий черноволосый парень, которому невысокий Володя даже на цыпочках не дотягивался до груди.

– Да, – подтвердил Тарусов, тщетно пытаясь глазами найти Федю Липова.

Но того ещё не было.

– Похоже, вся мелочь в этом году досталась нам, – сокрушенно сказал товарищ чернявого, такой же высокий и широкоплечий, но только рыжий.