– А водку больше не разбавляй.

– Клянусь…

– Клятвам твоим грош цена. Так что запомни, я от тебя не отстану, проверять буду постоянно, агентов сыскной в трактир засылать с моим приборчиком.

Выйдя из трактира, Крутилин подошел к Прокопию:

– Давай в квартиру поднимемся.

Осмотрев замок, Иван Дмитриевич вздохнул:

– Вскрывали отмычками.

– Не я, ей-богу, не я.

– Да тебя, дурака, никто и не подозревает.

Крутилин быстро обошел пустые комнаты.

– Ты ведь вместе с полицейскими отсюда уходил. Осмотрись-ка, – велел он дворнику. – Ничего после вашего ухода не пропало?

– Вроде нет. Чему тут пропадать? Всё уже украдено, – пробормотал дворник и заплакал.

– Чего ревешь?

– Пристав не поверит, что это не я печати сорвал…

– Скажешь ему, что это я, Крутилин, их снял, чтобы квартиру осмотреть. Имею на то полное право.

Дворник рухнул на колени:

– Молиться за вас буду всю жизнь.

– Лучше поймай мне извозчика.

– Сию секунду, мигом!

* * *

Агент сыскной Петька Абас[2], в отличие от своих коллег, лишь переодевавшихся в «извозчика», «чиновника», «студента» и «фабричного», действительно был нищим.

Он приехал в Петербург десять лет назад весной и примкнул к артели строителей, возводившей дом в Литейной части. Постройку закончили к началу ноября, получили расчет, поделили деньги. Петр поехал на Николаевский вокзал, купил билет до родного Тамбова, зашел в трактир… К нему за стол подсела симпатичная горничная, слово за слово, он заказал по её просьбе вина, да и сам пригубил…. Очнулся на берегу Обводного канала, без армяка, сапог и денег. Билет до Тамбова тоже украли.

Побрел в сторону Лиговки. По дороге сердобольная баба, приняв за побирушку, сунула Петрухе двугривенный. Эта подачка и определила и дальнейшую судьбу, и кличку. Вплоть до весны он христарадничал, что неожиданно оказалось занятием выгодным, но отнюдь не легким. Потому что нищих в Петербурге много, и за лучшие места приходится драться. Но Петр был молод, силен и буквально через месяц отвоевал себе едва ли не самую выгодную «точку», у дверей храма на Сенной.

После Пасхи, заработав в два раза больше, чем предыдущим летом на стройке, Петр наконец отправился домой в Тамбовскую, где, приехав, обнаружил вместо избы с семьей пепелище. Оказалось, что любимая жена и трое деток сгорели заживо в канун Рождества. Поджег кто или угли из печки на пол упали – так и осталось загадкой, которую местный исправник разгадывать не захотел. Поплакав, Петр подарил свой надел и все привезенные деньги, за вычетом стоимости билета третьего класса до Петербурга, отцу с матерью.

В столице снова занял свой пост у дверей храма на Сенной. Однажды туда под вечер явился квартальный надзиратель, спросил у Петра документы, а когда их посмотрел, велел следовать за ним:

– За нищенство могу лишить тебя права находиться в столице. Навсегда! – припугнул побирушку Крутилин.

– На всё воля Божья, – философски ответил Абас.

– А кто здесь Бог? Бог здесь я! – огорошил его квартальный. – Я ведь зла тебе не желаю. Наоборот, сочувствую. Жену потерял, детишек…

– Не крути, начальник. Говори прямо, что из-под меня хочешь.

– Сведений. Ты ведь вокруг рынка крутишься. И в доме Вяземского живешь. А там плохих людей пруд пруди. Мне надо знать о них всё.

– Хочешь, чтобы я на друзей стучал? Никогда!

Крутилин достал из стола золотые часы на толстой цепочке:

– А хочешь, напишу в протокол, что при досмотре обнаружил их у тебя? Между прочим, украдены у купца Рахимова в том самом храме, где ты побираешься.

– То не я, то Сенька Шершавый, – с перепуга проговорился Петр.

– Ну, вот ты и начал стучать. Приходить ко мне будешь по вторникам после обеда…

Так началась работа Абаса на полицию. А когда через несколько лет создали сыскное отделение и Крутилина назначили там начальником, Петька стал его секретным и самым ценным агентом. Потому что для мошенников и мазуриков Абас так и оставался своим. Его не боялись, при нём, не стесняясь, вели свои разговоры.

Выйдя из «Константинополя», Петр прошел по Гороховой, свернул на Большую Садовую, миновал насквозь Сенной рынок и, обогнув первый дом по Обуховскому проспекту, оказался у трактира «Мышеловка». Зайдя туда, заказал себе сороковку водки и сел рядом со столом, где продолжал гулять Оська Хвастун.

– Столько мы взяли добра… На мильон! Ей-богу, на мильон! – уверял собутыльников пьяный в стельку Осип.

– Брешешь!

– Всеми святыми клянусь!

– Закажи тогда водки.

– Эй, услужающий…

Половой, пряча улыбку, подошел к Оське.

– Ещё полуштоф.

– Деньги сперва покажи, – велел половой.

Хвастун стал рыться в карманах и, ничего там не обнаружив, заявил:

– Деньги будут завтра. Толик мне каждый день по червонцу обещал.

– Вот завтра и приходи, – отказал ему половой под хохот всей компании.

– Тащи штоф. Я оплачу, – сказал Петр, подсаживаясь к ним.

– О, Петька, какими судьбами? – полез целоваться к Абасу Оська, хотя знаком был с ним шапочно.

Компания радостно загалдела. Все прекрасно знали, что Петр всегда при деньгах. Веселье за его счет продолжалось ещё долго, пока Оська не упал под стол.

– Ну всё, пора расходиться, – решил Петр. – Кто Оську домой отнесет?

Компанию, сидевшую за столом, мигом сдуло, никому не хотелось тащить пьяного в хлам Хвастуна.

– Э-хе-хе, – вздохнул Абас, вытаскивая Оську из-за стола.

Закинув его на плечи, Петр вышел из трактира и медленно пошел внутрь огромного городского квартала – Вяземской лавры.

Квартал сей был построен в пятидесятых годах девятнадцатого века на средства князя Вяземского, владельца этого участка, потому его именем и назывался. Включал в себя множество строений на огромном трапециевидном пространстве между Сенной площадью, Обуховским проспектом, рекой Фонтанкой и Горсткиной улицей. В доходных домах по их периметру жили обычные чиновники, купцы, студенты. А вот во внутренних флигелях обитало «дно» Петербурга. Далеко не все они были преступниками – здесь жили артели крючочников, тряпичников, наборщики типографий, грузчики Сенного рынка, корзинщики, в изделиях которых вся закупленная на рынке провизия доставлялась на дом покупателям, приказчики и грузчики лавок. Однако жили здесь и мазурики. Самый многочисленный их отряд составляли нищие, или, как они сами себя называли, «стрелки»[3]. Как уже знакомый нам Петр Абас, они не желали зарабатывать на хлеб честным трудом, предпочитая стоять с протянутой рукой возле церкви.

Второй по численности группой преступников были воришки-марвихеры, чистившие карманы публике на Сенном рынке, Апраксином и Гостином дворах. С ними бок о бок жили мошенники, продававшие медные крестики под видом золотых; поездушники, кравшие тюки с телег; циперы, воровавшие вещи из прихожих… И много-много других мазуриков.

Сколько всего человек обитало в Лавре, доподлинно неизвестно: