пошукайте.

– А как звать Фроськиного сыночка? – спросил «фабричный».

– Кешка.

– Ты хоть приметы его опиши, – попросил «чиновник».

– Лет десяти, русый, глаза голубые. Одет в лохмотья…

– Приметы, надо сказать, исчерпывающие, – хмыкнул «студент».

– Какие есть. Я его особо не разглядывал. Некогда было, – признался Ефимыч.

– А с каких пор у Крутилина курьерами нищие бегают? – удивился «чиновник».

– Вы разве его не знаете? Это у Ивана Дмитриевича главный агент. В Вяземской лавре обитает.

– Во как! Ладно, давай по последней, и бежим искать Кешку, – разлил по рюмкам остатки водки «фабричный».

Сыщики расплатились и ушли. Довольный собой, Дерзкий допил, доел и тоже отчалил. Всё, что нужно, он узнал. Таинственный Иннокентий оказался сыном Фроськи. Следовательно, все заклады его покойного братца они с мамкой и украли. И значит, заветный медальон лежит сейчас в коробке в камере вещественных доказательств. И Дерзкому теперь надо придумать, как его оттуда изъять.

Глава пятая

Крутилин стоял у окна, наблюдая, как чиновник Яблочков вылезает из пролётки и расплачивается с извозчиком. Через пять минут Иван Дмитриевич дернул сонетку, от чего в приемной забился радостной трелью колокольчик. Дежурный встал, оправился и вошел в кабинет.

– Яблочков вернулся?

– Так точно.

– Пусть зайдет.

Через минуту, благоухая дорогим о-де-колоном, Арсений Иванович приоткрыл дверь в кабинет шефа:

– Вызывали?

– Проходи, садись. Расскажи-ка ещё раз о вчерашнем убийстве процентщика.

– Так я ведь уже докладывал.

– Угу. А я сдуру доложил градоначальнику о раскрытии дела.

– Почему сдуру? Признание убийцей подписано.

– Значит, по-твоему, ростовщика убила крючочница?

– Да. Звать её Ефросиньей Соловьевой.

– Орудие преступления?

– Узкий кинжал. Воткнула ему в горло.

– Баба-пьяница воткнула в здорового мужика кинжал? – в голосе Крутилина Арсений Иванович отчетливо услышал сомнение. – Да у неё, небось, руки от водки постоянно дрожат.

– Пьяным море по колено.

– А ты уверен, что она пришла к ростовщику одна?

– Ну… она так утверждает…

– Уверен или нет?

– Уверен.

– Тогда прочти-ка заявление её квартирохозяйки. Та уверяет, что в квартире Чванова Фроська находилась вместе с сыном…

– Ерунда.

– А я вот так не считаю.

– Неужто мальчонку в убийстве подозреваете? Напрасно. Чванов росту был высокого, парнишке до его горла никак не дотянуться.

– Сегодня этот парнишка запер квартирохозяйку в сарае, украл у неё деньги и исчез. Думаю, ты поторопился с передачей дела судебным властям, а я с докладом начальству.

– Но Соловьева призналась…

– А вдруг сына выгораживала? Нет, нет, расследовать надо заново. Кстати, ты жильцов дома, где жил ростовщик, опросил?

– Нет, он пустой стоит, все жильцы ещё на дачах.

– А в соседних домах людей опрашивал?

– Ну, если считаете, что необходимо, завтра съезжу…

– Не надо, я сам.

Арсений Иванович вышел от начальства расстроенным. Что ж такое? Он открыл убийцу, нашел украденные ценности, а Крутилин им недоволен. Проверить желает, убедиться.

А всё из-за рождения сына. Потому что у себя дома Крутилин находиться не желает. Ведь ребеночек так орет, что в сыскной слышно.

* * *

Яблочков был отчасти прав. У Ивана Дмитриевича и вправду две недели назад родился сын, которого после долгих споров с супругой решено было наречь Константином. Но крещение было отложено, потому что Ангелина с младенцем пребывала на даче. Но вчера она вдруг заявила, что близится осень, что уже холодает, что младенец может простудиться и заболеть, и поэтому ей с ним нужно срочно возвращаться в столицу. Иван Дмитриевич, бегая по всему Парголову, каким-то чудом нанял подводы, к трем часам пополудни они загрузились и к одиннадцати вечера прибыли на Большую Морскую в здание сыскной полиции, на втором этаже которого семья Крутилиных занимала пятикомнатную квартиру. И всю сегодняшнюю ночь Иван Дмитриевич не спал из-за криков горластого отпрыска. А потом весь день слышал их в своем кабинете. Ему очень хотелось отсрочить свое возвращение в этот содом и гоморру, и потому он решил прогуляться на Коломенскую пешком.

На шумном Невском Иван Дмитриевич ежеминутно раскланивался со знакомыми. Однако кроме приличной публики, по главному проспекту страны фланировали и воры-карманники. Многих из них Крутилин знал, потому что когда-то определял их в тюрьмы и арестантские роты. Но после отбытия наказания все они вернулись к прежним занятиям. И теперь кто с милой улыбкой, а кто и просто приподнимая картуз приветствовали Ивана Дмитриевича. Преступникам он не отвечал, сердито отворачивая лицо в сторону.

«Погодите, доберусь и до вас», – обещал он мысленно.

Дойдя до недавно проложенной Пушкинской улицы, Крутилин на неё и свернул. Здесь вовсю кипела стройка, возводились ранее немыслимые в пять, а то и в шесть этажей дома из нового, а вернее, хорошо забытого материала – бетона. Знатоки уверяли, что он был известен ещё древним римлянам, и именно из него они построили свой знаменитый Пантеон с огромной дыркой по центру крыши. Но потом про бетон почему-то забыли, а теперь наконец вспомнили и строят из него многоквартирные дома, так называемые небоскребы, напоминающие огромные скалы.

После пересечения с Кузнечным переулком Пушкинская сменила название, превратившись в старую, милую сердцу Крутилина двух-трехэтажную улочку Коломенскую. Там около дома под номером девять сладко зевал детина с метлой.

– Это у вас ростовщика вчера убили? – спросил у него без всякого предисловия Крутилин.

– Вам-то что за дело? Идите своей дорогой, – без малейшего намека на вежливость буркнул Прокопий.

Крутилин вытащил удостоверение, сунул дворнику под нос:

– Читать умеешь?

– Ага!

– Читай…

– На-ча-ль-ник сыс-кной… Ой!

– Пойдем, покажешь квартиру убитого…

Прокопий вдруг рухнул на колени:

– Не велите казнить: печати ваши сбиты. Клянусь, не я. Утром обнаружил, когда из съезжего дома вернулся. Всю ночь там провел.

– Приставу про сломанные печати доложил?

– Нет!

– Почему?

– Чтобы опять в кутузку засадил? Он ведь меня в убийстве подозревал. Свезло, что ваши орлы настоящего убийцу поймали, а то бы до сих пор в съезжем доме кемарил.

– Как тебя звать?

– Прокопий.

– Скажи, Прокопий, только честно, вчера утром ты от дома отлучался?

– Само собой. Как без этого? То в дворницкую надобно, то в ретирадник….

– Я не про ретирадник. Я про надолго.

Прокопий потупился.

– Пойми, я не засадить тебя хочу, а только правду узнать, – попытался задушевным тоном вызвать на откровение дворника Иван Дмитриевич.

– Отлучался, был грех. В трактир. – Прокопий жестом указал на заведение напротив, так и манившее внутрь сочной красной вывеской.

– Да как ты посмел?

Дворник замялся:

– Ну… Больно хороший человек пригласил. Неудобно было отказать.

– Что за чудесный человек?

– Оська. Такой свойский парень, мы с ним всю вчерашнюю ночь…

– Он? – Крутилин предъявил фотографический портрет Осипа Губского, который взял из картотеки сыскной.

Прокопий запнулся. До него вдруг