– Ну, я-то не буду вас заставлятьразбирать мотор ночью, да еще с завязанными глазами. А что, вы живете здесь?

Ренальдо покачал головой.

– Нет, вот мой отец, тот действительножил здесь, а мы с женой арендуем небольшую квартирку неподалеку. Да вы знаетеэтот дом. Он рядом с той парикмахерской, где вас стрижет Анриетта. Правда, мояжена прекрасный мастер?

Я обрадованно закивала головой – слава богу,теперь я знаю, кто такая Анриетта.

– Наверное, интересно работать нааэродроме. А катастрофы часто случаются?

Ренальдо вздохнул.

– Иногда бывают.

– Несколько лет тому назад погибли мои приятели.Они улетали как раз из Ле Бурже.

– Военные?

– Нет, у них был маленький частныйсамолет. Может, вы даже их знали – барон и баронесса Макмайеры.

Ренальдо отложил в сторону сандвич.

– Кто вы и что хотите узнать?

– Меня прислала Анриетта.

– Не лгите. Если хотите что-то узнать отой катастрофе, то давайте шестьдесят тысяч франков, и я расскажу все, чтовидел. Вы не похожи на клиентов Анриетты, да и такие кусты на макушке она быникогда не оставила.

Да уж, мальчишка был наблюдателен.

Вздохнув, я полезла в сумочку.

– А что, ваша информация стоит такихденег?

Ренальдо пожал плечами:

– Расскажу, что знаю, но деньги вперед.

– Я надеюсь, вас устроит чек? Не думаетеже вы, что я таскаю с собой наличными такую сумму?

– Возьму и чек.

После того как листок бумаги перекочевал измоей книжки в жадные руки Ренальдо, он сказал:

– Спрашивайте!

– Вы видели, как Макмайеры садились всамолет. Не заметили чего-нибудь странного?

Ренальдо оглушительно расхохотался:

– Лучше бы вы спросили, было ли тамчто-нибудь нормальное. Сначала они стали грузить в самолет ящики. Никому изаэродромной обслуги не доверили, все сделали их слуги. Баронесса объясниламоему отцу, что в ящиках очень дорогая коллекция. А как погрузились, тут иначалось. С ними были их дети: мальчишка моих лет и девочка помладше, так годовчетырнадцать по виду. Ну, им вот-вот улетать, а мальчишку и скрутило, прямовыворачивает наизнанку, на губах пена… Я, честно говоря, ему вначалепозавидовал. Вот, думаю, несправедливо-то как. Одних мы с ним лет, а я в грязи,шасси мою, а он весь такой из себя, в Лондон на собственном самолете летит. Ауж как его прихватило, так даже жалко стало. Вызвали «Скорую», его быстренькона носилки и – хоп – увезли. Стали они опять собираться. Баронесса ни в какуюне хочет лететь, домой, говорит, поеду, к сыну. Но барон и та тетка, что с нимибыла, – полная такая, в красной шляпе – вот они вдвоем и уговорили ее.Тетка эта и говорит: подумай, твою коллекцию ждут. Только она замолчала,девчонка давай истерику закатывать: мол, ей приснилось ночью, что самолетвзорвется, взорвется, и все тут. Но тетка с бароном быстренько так девчонку ибаронессу в самолет затолкали и улетели. Ну а когда самолет-то пропал, я так иподумал, что сон в руку был.

– Кому – в руку?

Ренальдо крякнул:

– Все мои беды от моего длинного языка.Больше ни о чем не спрашивайте, не расскажу ни за какие деньги.

Я вспомнила, как однажды темной дождливойноябрьской ночью сказала Аркадию: «Ни за какие деньги не пошла бы сейчас вТимирязевский парк». Наташка захохотала и спросила: «А за миллион долларов?» Ясогласилась, что за миллион не пошла бы, а побежала. Тогда она спросила: «А запятьсот тысяч?» Остановились на том, что я бы и за сто долларов охотненькосбегала. Вспомнив эту историю, я раскрыла сумочку и выписала Ренальдо еще одинчек. Видно было, как в его душе борются страх и жадность. Наконец алчностьпобедила.

– Ну ладно, так и быть, толькопоклянитесь, что вы не из газеты и не из полиции.

Я поклялась с чистой душой.

– Улетели они, значит. Отец мой ку-да-тоушел, а я в ангар побрел. Чувствую запах такой, косметический, не аэродромный.Я ведь наполовину итальянец, нос у меня – как у служебной собаки. Сталозираться, а она, оказывается, в ящик влезла, в котором отец ветошь держал. Ивлезла, и ящик-то закрыла, но вот кусок платья прищемила, и запах, конечно,выдал. Подхожу я к ящику, поднимаю крышку, а она там, глаза в слезах. Вытащиля, значит, ее, поглядел – красивая такая девочка, беленькая, только оченьиспуганная. Вот испуг-то ей рот и развязал. Стала говорить, что брат еенегодяй, каких мало, ненавидит всех своих родных, что она поняла: он решилсамолет с родственниками взорвать. Одним ударом сразу двух зайцев убить: и отсемейного уюта избавиться, и страховку за материнскую коллекцию получить. Вродетой страховки миллион долларов. А она сама, Лиза ее звали, все материрассказала, да та ей не поверила и велела молчать, чтобы отца лишний раз незлить. Ну а на аэродроме, когда Лиза увидела, что Жан больным прикидывается,тут она так перепугалась! А мать ни в какую ей не верит, посадила ее в самолет,а девчонка не промах, притворилась, что в туалет пошла, а сама тихонько вылезлаи в ангаре спряталась.

Я велел ей тогда помалкивать да домой идти. Ноона только головой покачала: «Нет, не могу я домой идти, брат обязательно убьет».Оставил я ее тогда в ангаре, а сам пошел платье какое-нибудь принести, свое-тоона все в масле замазала. А когда вернулся, ее уже не было, даже запахиспарился…

– И это все?

– Не совсем. Я тогда никому ничего нерассказал, даже полиции. Девчонка убежала, засмеют ведь меня, скажут –выдумываю черт-те что. Но спустя примерно полгода пришел ко мне мужчина, денегпринес и велел, чтобы я об этой истории помалкивал.

– А что за мужчина, он представился?

Ренальдо покачал головой.

– Нет, но я все равно узнал, как егозовут. У него…

Не успев закончить фразу, он как-то странновыпучил глаза, открыл рот и упал лицом вниз. Я ничего не поняла, толькоощутила, как горячий ремень хлестнул меня по голове. Все быстро завертелось, апотом кто-то выключил свет.

Я проснулась оттого, что какой-то шутникщекотал мне нос соломинкой. Открыла глаза и через секунду поняла, что это несоломинка, а прозрачная трубка, прикрепленная к носу. Я лежала в кровати, и кмоему телу с разных сторон были подведены какие-то шланги. Вокруг кровативисели стеклянные бутылки. Между штативами стоял стул, на нем, скрючившись,спала моя невестка в белом халате.

– Оля, – позвала я ее, – Оля!