было абсолютно начхать на того, мимо которого они торопились на свидания, на работу или на футбол. И в принципе, никто — ни памятники людям, ни люди памятникам — никогда не переходили дорогу и как то так из года в год, из века в век вполне сносно существовали друг без друга. Никто из людей не чувствовал себя оскорбленным или гордым, что памятник этому бородачу стоит в этом городе. А памятнику вообще было наплевать, где стоять. Но вот подули ветра перемен, и кому-то стало тесно жить на одной земле с памятниками. Почему? Что произошло? Чем же заслужил безмолвный камень такую пощечину? В чем провинился? «Сколько вопросов» — размышлял Григорич, но как на них ответить? В какую сторону повернуть историю? У него не было ни малейших сомнений, что пощечина человека памятнику — это прямое оскорбление, нанесенное самой Истории, а значит это — пощечина и человеку, ибо он — ее часть. Сначала Григорич написал нечто пафосное, типа: «Прежде чем вырывать страницу истории, убедись, что на ней нет и твоей фамилии». Или что-то вроде: «Выискивая виновных в своём прошлом, рискуешь упереться в зеркало».

Перед глазами все еще стояла картинка свержения с постамента героя Великой Отечественной — маршала Победы и одержимые святой идеей лица посягателей на славное прошлое. Григоричу стало интересно, а вот деды этих молодцов, они воевали? Рассказывали ли они внукам о боях-походах, о выходе с одной гранатой навстречу колонне танков, о воздушных таранах, о последних словах, которые произносили умирающие друзья, о том, как солдаты грудью защищали матерей, жен, детей и клялись, что истребят всю нечисть и вернутся домой? Нет, наверное, не рассказывали. Интересно, а были ли эти дикари пионерами? Приходилось ли им стоять у Вечного огня и вглядываясь в пламя, видеть лица не вернувшихся с войны? Вряд ли. И чем глубже погружался Григорич в размышления, тем отчетливее понимал, что никак не обойтись без политики. Как говорится, если ты не хочешь заниматься политикой, тогда политика займется тобой. Он быстро накрапал драфт логлайна:

Перед предстоящими выборами для поднятия собственного рейтинга мэр Хрякин решает воспользоваться трагедией, случившейся с маленькой девочкой, пострадавшей от упавшего на неё чугунного фрагмента памятника Пушкину, и объявляет кампанию сноса памятников национальным врагам культуры и истории его народа. Но безмолвная доселе история не собирается оставаться в долгу.

Потирая руки, Григорич верил, что попал в тему и отписался о том Кухаруку. Начальник киношколы не замедлил предупредить: «Будьте осторожны! Хай-концепт — отличная вещь, но ее очень легко можно загубить, если сюжет окажется предсказуемым. Обратите внимание на точки невозврата».

«Как известно их в любом фильме три — вспомнил Григорич и задумался. — Мда, придется идти точно по структуре».

Наступала ночь, Рита досматривала кино в наушниках, о чем-то базарили за стенкой Быдловичи, но Григорич ничего этого уже не слышал, кроме…. Кроме храпа своего главного героя, который начинал уже просыпаться в собственном кабинете.

«Да-да, — думал автор, — …в собственном кабинете. Именно так и заявим его, а заодно дадим читателю осмотреться в новом мире».

Под утро мэру Хрякину снились черные воздушные коты, раздутые до неуклюже гигантских размеров. Бесформенными ленивыми сомнамбулами они тяжело проплывали над спящим, вяло улыбались ему, обнажая редкие гнилые зубы, и виновато спускали на него воздух, от которого Хрякин задыхался и брезгливо отплевывался. И тогда он сам тоже начинал сдуваться и вовсю разлагаться, да так ослабел, что почувствовал: еще миг и исчезнет в никуда. Но исчезать сегодня Хрякину не хотелось. Совсем не хотелось. Даже во сне он был уверен, что в пятьдесят лет жизнь только начинается. Поэтому резко прервав кошмарный сон, он вскакивает на кожаном диванчике и хмуро оглядывается.

Хрякин (уныло). Снова в кабинете задрых. (Зовет). Алла!

Нет ответа. Близорукий Хрякин встает, шарит по сторонам, находит очки и цепляет их на нос. Пошатываясь, бредет к столу заседаний, заваленному посудой и арбузными корками, на ходу отшвыривая ногами встречавшиеся пустые бутылки и скомканные обрывки всяких грамот и дипломов. Берет со стола стакан, наливает в него воды из графина и делает жадный глоток. Вдруг осознает, что это не вода, а водка, но уже поздно. Хрякин приободряется и протяжным, но срывающимся басом поет.

Хрякин (поет). Широка страна моя родная! Много в ней….того-сего и… мать его еще чего.

В тщетных попытках вспомнить чего и кого в его стране много, мэр включает телевизор, плюхается толстым задом в кресло и сопит. Утро начинается с новостей о предстоящих выборах мэра. Хрякина очень тревожит его падающий, да что там падающий — нулевой рейтинг.

«Вот и проблемка нарисовалась, — подметил Григорич и нахмурился. — Так-с. Сейчас и антагонист появится. Какой-нибудь страшный, сильный и беспощадный. Ух, какой вражина! Стихия неудержимая. Сущий апокалипсис. Этому Хрякину нужна основательная встряска, чтоб весь фильм висел на краю пропасти, а его еще и подталкивали».

Не в силах реагировать на телевизионную номенклатурную муру о вчерашнем праздновании Дня города, Хрякин хочет выключить телевизор, но камера переходит на улицы. Корреспондент берет интервью у избирателей, которые к удивлению мэра, совершенно не скрывают своих истинных чувств. Отзывы о кандидате не самые лестные, даже грубые, оскорбительно грубые. В приемной мэра слышно, как открывается дверь.

Хрякин (басом в сторону приемной). Алла! Бегом сюда!

На пороге тут же возникает длинноногая лань с конским хвостом на голове и быстро цокает острыми каблуками высоких сапог к креслу.

«О, нет, — улыбается Григорич. — Это еще не антагонист. Это молоденькая красотка лет двадцати восьми по имени Алла, которая кроме изящно сложенной фигурки особенным умом не отличается, а точнее он пропорционально короток длине её юбки. Антагонист появится чуть позже».

Алла не понимает Хрякина и решает сделать ему массаж, но мэр холодно отстраняет девушку и пальцем указывает на экран телевизора.

Хрякин (грозно). Что это?

Алла напрягается, с лица исчезает обычное «возьми меня» и глаза тупо смотрят в экран. Камера скользит мимо прохожих, выхватывая то одного то другого и нацеливаясь микрофоном, интересуется заискивающим и довольно въедливым голосом репортерши.

Голос журналиста. Значит, вы не станете поддерживать нынешнего мэра Хрякина на предстоящих выборах?

Голос горожанина. Кого? Хрякина? Да я бы все это ворье на столбах вешал головой вниз и…

Запикивание длинной брани.

«А вот матерится уже он — антагонист, — Григорич кивает ему как старому знакомому. — По-простому, народ. Ух, как сложно придется мэру бороться с этой силищей