– Мы завершаем все свои концерты одной и той же композицией – «Гимном России». Попрошу всех встать, – объявил Василий Иванович.

Зал поднялся, однако старые доярки и трактористы уже через несколько секунд вновь сели на свои места. Почти у каждого крестьянина от тяжелой работы, от варикозного расширения вен под старость ноги становились распухшими, будто тумбы, и устоять на них весь гимн для стариков было непосильной задачей.

Но вот стихли последние аккорды. Зал обрушил на музыкантов грохот аплодисментов. Оркестр долго не отпускали со сцены, и ребятам пришлось сыграть на бис еще пару маршей. Когда наконец детей и дирижера проводили овациями, на сцену вновь поднялся Викентий Палыч.

– Дорогие друзья, – обратился он к колхозникам. – Еще до концерта я побеседовал с дирижером, с Василием Ивановичем. Оказывается, оркестр «Надежда» находится в тяжелом материальном положении. Ребята играют на очень старых инструментах, а новые приобрести из областного бюджета им не обещают. По этому поводу у меня есть предложение: каждый из здесь сидящих получил сегодня премию. Давайте из этих денег скинемся ребятишкам. Ящик для пожертвований у выхода из зала. А теперь, пожалуйста, идем все в ресторан «Тройка» на юбилейный банкет.

Колхозники потянулись на выход. У дверей уже поставили картонный ящик для пожертвований. Что-то такое произошло после концерта, под звучание маршей, блюзов, гимнов деньги перестали быть просто деньгами, сменилась сама суть их и предназначение. Банкноты, заработанные самым тяжелым трудом – трудом на земле, теперь были чем-то чистым и неоскверненным наподобие бескровной жертвы.

Летели в ящик деньги кузнеца дяди Толи, словно подхваченные морским ветром ленты бескозырки. Упали ассигнации от Женьки Самсонова, будто он ими гол за Россию на чемпионате мира забил. Мягко, как рукопись со стихами, легли банкноты Александра Семеновича. Крестьяне кидали в ящик свою благодарность, а вместе с нею свои мечты – об огненных красавицах курах, об отдыхе на море, о такой жизни, где не будут болеть дети, где сельчан станут уважать, словно они звезды спорта или эстрады. Ритка, как и все, открыла свой конверт: там по-прежнему лежало две новеньких пятитысячных – никакого обмана зрения! На мгновение она заколебалась и замешкалась, но потом устыдилась и просунула в прорезь одну из купюр. «Ничего, – утешила она себя. – Бог дал, Бог взял». На банкете колхозники перемешались в одну веселую подвыпившую компанию. Жители разных деревень, пользуясь возможностью, спешили поговорить с друзьями, родными, знакомыми – с теми, с кем в будни встретиться непросто из-за постоянной крестьянской занятости и дальних расстояний между частями одного огромного колхоза. Ритка, слегка захмелевшая после двух рюмок рябиновой на коньяке, осталась одна за столиком. Ее подружек – Анютку и Таньку – мужики пригласили потанцевать, а она сидела над тарелкой с салатиком и смотрела, как под медленную музыку на танцполе перетаптываются пары. Неожиданно на соседний стул плюхнулась несостоявшаяся свекровь Светлана Сергеевна. От нее пахло «банкетной» смесью ароматов: водка, приторно-сладкие духи и разгоряченное танцами женское тело.

– Как, Рита, поживаешь?

– Спасибо, хорошо, – смутилась Ритка. – А вы?

– Рита, ты прости меня, – вместо ответа на вопрос выпалила Светлана Сергеевна. – Толя-то не приезжает домой совсем и не звонит почти. Как там живет, мы и не знаем.

– Наверное, все в порядке, раз не звонит, – предположила Рита. – Не женился?

– Какое там! – махнула рукой Светлана Сергеевна. – Изгулялся совсем! Рита, как сынок-то? Как Илюша?

– Растем помаленьку, – сдержанно ответила Рита. – Через два года нам в школу.

– Рита, я ведь видела все! Ты почто пять тысяч-то кинула в ящик? Это ведь я тебе в конверт доложила, к премии добавила! Побоялась, что от меня ты не возьмешь от обиды! Зачем так много подала?

– Дети потому что незрячие, а играют, как… как… как… – Ритка никак не могла найти подходящего слова.

– Как ангелы. Я репетицию перед концертом слушала: играют они, как ангелы небесные поют, – подсказала Светлана Сергеевна, но Ритка перебила ее, стараясь сдержать слезы:

– Да, вы умная, и слова вот хорошие говорить умеете. А я-то – дура! Слов не знаю. Ничего объяснить не могу! У меня сын без отца растет, а эти дети в интернате и вовсе без родителей живут…

– Рита, милая, и я о том же передумала, как детей этих услыхала! Я тебя очень прошу, ты снова возьми, не обижай уж меня, старую дуру! – и Светлана Сергеевна, неловко сунула пять тысяч рублей под тарелку с салатиком. – И в гости с Илюшей заходите, как в Первач приедете. Обязательно! Жду!

И она, чтоб не разрыдаться при народе, неловко обняла Риту, пока та не опомнилась, и резко встала, так что даже стул прогремел по паркету. Светлана Сергеевна процокала на каблучищах за председательский стол, где сидела вместе с другими руководителями. Ритка помолчала, подумала… И убрала новую пятитысячную к оставшейся купюре в конверт. Не для себя – для Илюшки, который до сих пор рос без отца, без бабушки, а с прошлой зимы остался без деда. Ей очень хотелось убежать в туалет и там заплакать, но она не успела.

– Рита, а потанцуй со мной! – Женька Самсонов, раскрасневшийся и вкусно пахнущий сигаретным дымом, настойчиво потянул ее за руку.

– Пошли! – пряча слезы за натянутой улыбкой, отозвалась она. И уже увереннее, веселее добавила: – Пошли!

В Знаменье колхозный автобус отправился ближе к полуночи. Все расселись на свои же места, и Ритка вновь оказалась с кузнецом дядей Толей рядом. Кто-то разговаривал, кто-то задремал, утомленный праздником. После концерта сельчане будто снова слушали оркестр, каждый у себя в памяти. Мелькали за окном поля, отведенные под пашни. В весеннем воздухе над парящей, ждущей зерна землей висела туманом неслышная непосвященным, не побывавшим на концерте «Надежды», одинокая саксофонная мелодия. Она звучала за кадром, как это бывает в саундтреках старых черно-белых фильмов. Это была мелодия о чем-то таком, что и вернуть невозможно, но и забыть нельзя. Правда, у каждого пассажира в колхозном автобусе она складывалась из собственных созвучий. Для кузнеца дяди Толи это была и не музыка даже, даже не саксофон, а ритм – ритм «Славянки». Он все еще выстукивал пальцами по колену что-то морскому военному маршу подобное.

– Дядь Толь, мне десять тысяч дали премию. Хватит на памятник-то? – напомнила Ритка.

– Не надо мне твоих денег, Рита, – ответил дядя Толя, улыбаясь не ей, а молодому моряку из своей памяти. – Я и так сварю… «тумбочку». – И он хохотнул, как мальчишка совсем.

– Почему не надо? Как не надо? – всполошилась Рита. – Я ведь не совсем нищая!

– Да при чем тут нищая! – вдруг рассердился дядя Толя. – Рита, за что твоего отца-то Адмиралом звали, знаешь?

– Нет, не знаю.

– Раньше-то в Знаменье к нам дорог не было. Только в броднях и можно было пройти. Пока трактора ДТ, гусеничники, колхоз не купил. И вот вернулся я из армии, на флоте служил. На корабле-то хорошо кормили – от пуза, я таких яств и не едал, каких на службе попробовал – мармелад, шоколад, вино сухое, тунец, скумбрия, палтус – рыбы всякой-превсякой! А дома в деревне снова – ячневая каша да капустные щи! Да еще с бражкой да с самогоном – за дембель выпивали всю неделю с дружками. И сделалась у меня язва желудка, а распутье, ни «Скорой» к нам проехать, ни меня к «Скорой» доставить. Вот совсем уж я от боли кончался! А трактора только привезли в мастерские. Стоят там, в заводской смазке, еще и не расконсервированные. Отец твой – самый искусный тракторист. Председатель ему говорит: «Саня, сможешь довезти до «Скорой», спасешь человека, так твой трактор будет! Любой из новых выберешь!» Так батя твой трактор этот новый за час расконсервировал и освоил – веришь ли, нет?! Был твой отец выпивши, как всегда. Мужикам говорит: «Мне бы только в колею попасть, а там довезу матроса! Не растрясу!» И наметили в колею трактор гусеницами, телегу прицепили, меня в нее на солому уложили, и ведь довез! Дошел по грязи до самой «Скорой», как ледокол! Спас меня отец твой. С тех пор Адмиралом его и прозвали. Адмирал бездорожья потому что. С матросом в телеге! – Он снова рассмеялся. – Так что сварю я памятник Сане, а деньги на сына лучше потрать. Глядишь, знатным трактористом вырастет, как дед. А даст Бог, так и моряком станет. Хорошо, Рита, в море, ой, хорошо!