– Игорь Рудин. Музыкант, – неуверенно назвался Игорь.

– А-а-а, – протянул Николай, казалось, нисколько не заинтересовавшись, словно тут в деревне музыканты встречались столь же часто, как трактористы и доярки. – Слушай, а не сильно ли ты занят сейчас?

– Нет, не сильно, – насторожился Рудин, предугадывая какую-то просьбу.

– Игорян, помоги, ради Христа. Пить хочу – не могу. Вон как распалило днем, – он кивнул на солнце. – Жарит. Дойди до дома моего, там у меня либо дочь Ленка, либо жена Танька, либо мать. Попроси кваса принести, да и курево кончилось. Третья изба от магазина.

Игорь вернулся обратно в деревню выполнять поручение. Он отыскал нужную избу и громко настойчиво постучался у крыльца, но тщетно. Пришлось без приглашения войти внутрь. Темнота и прохлада после жаркой улицы приятно охладили на мосту[7]. Пахло прелым сеном. Он каким-то чудом на ощупь в полной тьме отыскал дверь в жилую часть избы, толкнул ее и оказался в маленькой кухне. Почти половину пространства занимала белёная туша русской печи. Под образами в красном углу горела лампадка. Из закутка за ситцевой занавеской к Игорю вышла опрятная, но очень старенькая уже бабушка в нежно-розовом платке. Она поздоровалась с гостем, добавив «то-то мне показалось, что кто-то у дверей стучит».

– Меня Коля прислал, – объяснил Игорь. – Кваса просит принести на поле.

– Вот ведь неслух! Говорила ему с утра, чтоб попить с собой взял. А Танька с Ленкой ушли картошку полоть. Может, снесёте Кольке квас? А я мама его – баба Тоня.

– Игорь Рудин. Конечно, отнесу. Мне все равно по пути.

– Так вы из дачных. – Бабушка шустро начала собирать в пакет кроме покупного кваса в пластиковой бутылке еще какую-то снедь. – Откуда к нам приехали?

– Из Питера.

– То-то смотрю такой бледный да худой. Все ленинградцы одинаковые. Как будто и блокады у вас не снимали.

– Теперь, бывает, и очень толстые среди нас попадаются. – Игорь попытался пошутить, чтобы скрыть чувство неловкости.

– У кого живете? – баба Тоня перевела разговор на другую тему.

– У Насти. Насти Арансон, – пояснил Рудин, сильно сомневаясь, что бабушка знает, о ком идет речь.

– И как там Настасья: в этом году будет ли петуньи сажать? – оживилась старушка.

Настя выращивала самые разные цветы, но Игорь был из тех мужчин, которые с трудом отличают ромашку от лилии.

– Не знаю. Точнее, не знаю, как эта петунья выглядит, – рассмеялся Игорь. – Может, и будет.

– Ты передай Настасье. – Бабушка неожиданно перешла на ты. – Астры у меня рассады наросло видимо-невидимо. И от георгинов три корневища остались – не поздно еще посадить. Коли надо, пусть приходит. А чего ты когда со мной говоришь, все правым боком поворачиваешься? Левое ухо, что ли, не слышит?

– Не слышит, – смутился Игорь. – А я разве поворачиваюсь? – От удивления Игорь даже потрогал себя за левое ухо.

– А почему не слышит? – продолжила допрос старушка.

– Неврит у меня, – ошеломленно ответил Рудин.

– Так и ночами, поди-ка, плохо спишь?

– Плохо, – сознался он.

Старушка ушла куда-то за занавеску и вернулась с матерчатым мешочком.

– Травку эту заваривай и пей после обеда. И на постель сразу – спать. Полегчает.

– Вы знахарка? – поинтересовался Игорь, с сомнением принимая из ее рук мешочек.

– Да Бог с тобой! Какая знахарка! Их теперь тока в сериалах кажут. Такую-то траву и все знают. Ее и в аптеке продают. Только там, в аптеках, в коробках пыль же одна! А эту я сама собирала. Пей – не бойся. Из пакета Николаю квас отдашь, а пироги там и варенье – это вам с Настасьей и Лёвушкой гостинец. Лёву-то уж видала этим летом. В магазин за мороженым прибегал. Вытянулся за зиму-то.

– Не нужно, что вы! – возмутился Рудин.

– А ты не спорь со старой старухой, а то наспоришься потом и со своей молодухой. Примета такая есть. Иди с Богом, Игорь! – и она властно перекрестила его, показывая, что всякий разговор окончен.

На поле Рудин вручил пастуху квас, но вновь попытался отнекаться от гостинцев. Коля тут же припал к бутылке, с шумом глотая, и только напившись вволю и отдышавшись, ответил:

– Да ты, Игорян, возьми – не обижай баушку, – так по-вологодски Коля произнес слово «бабушку». – Это же у нее инстинкт, как у собаки Павлова, выработался. Она ж в детстве ленинградцев блокадных выхаживала, встречала их на подводе в Вологде и везла с вокзала. Мужиков-то не было, бабы да дети одни. Насмотрелась мать у меня всякого по малолетству, и, вишь, на всю жись теперь привычка. Блокадников тут к нам много в деревню присылали, по избам разделяли, которых к кому. Вот и у нас в семье, мать рассказывала, жили две деушки, с ребенком одна, с мальчишкой. Мать да баушка моя еле их откормили. Потом-то разъехались они все. А Марк Иосифович да жена его Нина Ивановна, тоже из блокадников, так и остались у нас в деревне. Учителя оба были в Знаменской школе. Муж с женой. Он русский с литературой вел, а она – пение. Я еще их застал – поучился с ними. Любили мы их: раньше ведь учителей уважали, не как сейчас. Хорошие были люди. Бездетные, жаль. От голодования у них это случилось. Нарушили людям всё, обездолили, – по-простому, по-житейски вздохнул Коля и как-то стыдливо отвел глаза, но тут же махнул рукой. – Похоронены вон там – с той стороны кладбища, – и Коля указал на березовую рощицу, за которой, как за забором, находился погост, неуместно весёлый в солнечный день, весь в бликах от июньской листвы.

Дома Игорь рассказал Насте о своих приключениях и узнал от нее, что Антонина Ивановна – самый лучший цветовод во всем Знаменье и к ней постоянно бегают за советом не только местные деревенские, но и дачники из Москвы и Питера. Кроме того, она лучше всех в деревне печёт пироги, и получить от нее гостинец – знак особого расположения. Опыт выхаживания больных ленинградцев у бабушки, видимо, тоже был колоссальный, потому что после ее травяного чая Игорь засыпал после обеда примерно на час, да и вообще перестал маяться бессонницей. Ни белые ночи, ни орущие птицы теперь не мешали ему видеть сны, в которых отныне по берегу плавной реки разгуливали коровы с темно-синими глазами.

В один из дней во время такого блаженного послеобеденного отдыха Игорь вдруг услышал мелодию, одновременно и знакомую, и непривычную. Чуткий слух музыканта зацепился за нее, и вот уже Игорь попался на свежие ноты, как рыба на крючок. Из сладкой полудремы, будто из прогретого солнцем пруда, его вытащили на склизкий берег реальности. Музыкант открыл глаза, минут пять еще полежал, прислушиваясь, и с возрастающим раздражением понял, что мелодия доносится из-за окна – там кто-то играл импровизацию на его собственную композицию «Тень».

Игорь чертыхнулся, нехотя встал с кровати, открыл окно и выглянул. Он увидел паренька лет двадцати, который сидел на скамеечке во дворе и наигрывал темы из «Тени» на самой обычной, дешевой гитаре. У ног мальчишки лежала матерчатая сумка. Музыкант вспомнил, что именно этот юноша время от времени приносит молоко в трехлитровых банках. В потрепанную сумку влезало ровно две банки, и Игорь каждый раз думал: не оборвутся ли от ветхости ручки? Кажется, Настя как-то рассказывала, что мальчик – младший сын в огромной семье, и его родители держат целую уйму разнообразного скота – от коров до кроликов.