Концерт начался почти сразу после вечерней дойки, но с таким расчетом, чтобы колхозники успели зайти домой переодеться. Все явились по-деревенски нарядными, и Рудин невольно начинал улыбаться, глядя на женщин в цветных сарафанах и мужиков в явно только что отглаженных рубашках с коротким рукавом, но при этом в спортивных брюках. Послушать Митин ансамбль собрались и стар и млад, поэтому из домов вынесли лавки и стулья для детей и стариков. Баба Тоня тоже пришла.

Музыканты начали с песен Цоя. Зрители их подхватили, и все Знаменье хором пело:

Рудин с удивлением понял, что слова и мелодии песен «Кино» знают даже бабушки и дедушки. Он слушал нестройно окающий хор и размышлял: как модным музыкантам из Питера удалось найти ту интонацию, которая будет понятна везде и всюду – в любой точке земного шара, включая Знаменье? У Рудина было сразу несколько ответов на этот вопрос, но ни один из них не мог считаться достаточно полным.

Затем были композиции ДДТ, а потом непременный «Город золотой» и «Полковник Васин» из БГ, и по заявкам местных парней сыграли КиШа и, разумеется, любимого всеми Игоря Растеряева…

Игорь наблюдал за концертом, стоя очень далеко от сцены, потому что близко у него закладывало уши. Аркадьич и Настя составили ему компанию, а Лёвушка «колбасился» у сцены вместе с деревенскими мальчишками. Время от времени к Рудину подходили то мужики и парни, уже изрядно принявшие на грудь, то раскрасневшиеся от духоты и веселья женщины, и все благодарили за сегодняшний концерт, и откуда-то все уже знали, что Игорь не на сцене, потому что у него проблемы со слухом, и потому каждый на свой лад желал ему здоровья.

Ребята играли, выкладываясь на все сто. Заканчивали концерт «Комбайнерами». Музыканты не решились исполнять в День деревни собственные песни, потому что побоялись, что после легендарных хитов народ не примет их композиции. Рудин попросил «Тень» тоже не играть.

После «Комбайнеров» громоподобно на всю округу грянуло «браво». Митя проговорил полагающиеся после этого слова благодарности, и группа уже собиралась уйти со сцены. Но тут из толпы кто-то из мужиков крикнул:

– Эй, стой! А Игорь Рудин? Пусть сыграет нам!

– Точно! Одну-то песню можно! – загомонили другие сельчане.

– А ты что ждал? Иди, – подтолкнул Рудина Аркадьич. – Только в акустике.

Поднявшись на сцену, Игорь взял у Мити свою полуакустическую гитару, одолженную на время концерта, и вырвал шнур.

– Простите меня: я не смогу играть в электричестве, вы сами знаете почему. Гитара – тихий инструмент. Чтобы играть вот так, в акустике, нужна полная тишина. И я должен предупредить: моя музыка – это просто музыка. Не песня.

– Ти-и-хо-о-о! – взревел в толпе Колян, и действительно все замолчали, так что слышно было лишь, как поют неугомонные птицы и шепотом переговариваются такие же неугомонные дети.

Рудин начал играть «Тень», и музыканты сначала думали подхватить, поддержать его, но исполнение оказалось настолько проникновенно ясным, настолько пробирающим до костей, до самых кончиков пальцев, что они не осмелились вступить. Игорь начал играть в полной тишине и в полной тишине закончил. И только когда затихла последняя нота, новый взрыв «Браво!» оглушил его еще громче, чем в первый раз.

Игорь ушел со сцены, а музыканты еще отыграли на бис несколько своих песен. И оказалось, что зря они боялись, их собственные композиции приняли весьма благосклонно. После этого общее веселье еще продолжалось на площадке у клуба, но группа уже отдалилась и отделилась ото всех. После выступления им, уставшим и гордым собой, хотелось быть только вместе. Собрав инструменты и отключив аппаратуру, музыканты вместе с Рудиным отправилась отмечать у Мити дома успешно завершенный День деревни. Их провожали, как героев вечера, – аплодисментами. Игорь очень устал и хотел поскорее уйти подальше от веселящихся и уже изрядно пьяных, а потому шумных сельчан. Музыкантов ждало маленькое уютное застолье только в своей компании.

* * *

На следующий день Рудин проснулся очень поздно. После нагрузок вчерашнего концерта у него чуть хуже, чем обычно, слышало левое ухо и звенело в виске, но он чувствовал, что к вечеру это неприятное ощущение обязательно пройдет. И тут его окликнули с улицы в открытое настежь окно:

– Игорь! Выйди!

Рудин думал, что это кто-то из ребят-музыкантов, они вечно кричали ему со двора, стесняясь войти в дом, но звал пастух Коля. Он протянул вышедшему Рудину пакет:

– Мать пирогов тебе прислала. День святого Тихона сегодня – дак, вишь, на всю деревню напекла.

– Спасибо. – Игорь больше не отказывался от гостинцев. – День святого Тихона – это большой праздник?

– Дак праздник. Но не наш – не престольный. На Тихона птицы стихают. С сегодняшнего дня боле уж не поют.

Игорь прислушался и понял, что действительно птиц не слышно. Только где-то чирикнул в полной тишине не соблюдающий законы природы наглый воробей. Рудин и Коля закурили и присели на скамеечку.

– Жахнули вы вчера, ребята! А Ленка-то моя! Вот, блин, настропалилась – музыкантша! А ты как играешь, Игорян, дак и слов нет! – похвалил Коля.

– Мне казалось, моя музыка непонятна будет.

– А чего там непонятного? На то и музыка, чтоб слов не надо было. Мы много, Игорь, понимаем хорошего, да редко оно нам в деревне достается просто.

Рудин курил, щурился на солнце, пытался услышать хотя бы одну птицу, но не было слышно их голосов! И вдруг он вспомнил.

– Коля, а где, ты говорил, эти ленинградцы-учителя похоронены?

– Так вон там, на пригорке, – указал пастух, нисколько не удивившись вопросу Рудина. – Поклониться, что ль, хочешь? Так пойдем, и я с тобой схожу. У меня и чекушка с собой есть – взял на опохмел. И помянем там!

Они попросили у Насти цветов и неторопливо побрели на кладбище.

Мите было тесно в городской квартире. Казалось, стены давят, потолок – как крышка на коробке, вода из-под крана – мёртвая: не для питья, а так, чтоб полы да посуду мыть.

Он так и не смог привыкнуть к «хрущёвке» после деревенской вольницы, после детства, проведенного в лесу, на реке да на озере.

Два года назад он приехал в город, чтобы учиться на биофаке. Митя сдал ЕГЭ с высокими баллами и поступил на бюджетное место без проблем. Правда, общежития не полагалось, и Митя с тремя однокурсниками в складчину сняли двухкомнатную квартиру.

Переезд в город оказался не просто сменой места жительства, а полным переворотом всего и вся. Даже имя теперь у Мити было другое. Дома, в деревне, родители и братья называли его Димкой, а ровесники – Димоном или Димычем. В городе он стал Митей. Так его окрестили товарищи в литературной студии при вузе. Туда Митя тоже попал из-за тоски по деревне. Он страстно обожал охоту, жил ею, бредил ею и в городе, отлученный от любимого занятия, вдруг начал писать коротенькие рассказы и очерки о природе.