Мите вспоминалось нечетко, как во сне, – кажется, прозвучал звонкий короткий лай, хлопанье крыльев, и был выстрел, и коростель упал, и Шмель с утробным рыком кинулся за ним и подал хозяину. Как Митя хвалил спаниеля, как спаниель ластился к хозяину! Они поделили поровну радость добычи, охотник и собака.

Из этих воспоминаний Митя вынырнул так, как выходят из теплого дома на холодную улицу – с легким сожалением. Отложил законченный набросок и принялся за новый – бейсболка у копны сена, и Шмель сидит рядом. Был такой случай. В июле вся семья сенокосила в поле у реки. Щенка брали с собой, и Шмелю это очень нравилось. Покос находился на заливных лугах рядом с дамбой. Множество луговых и водоплавающих птиц оставляло свои следы в еще не скошенной траве. Например, каждый год утка-кряква выводила на дамбе птенцов. Ни Митя, ни его братья, ни их отец на эту утку никогда не охотились. Она была будто старая знакомая, а в старых знакомых не стреляют. Вечером кряква вместе со своими детками пересекала небольшой лужок, чтобы спрятаться на ночевку в укромном ручье, а с утра вела утят обратно на дамбу – кормиться. Для Шмеля это была увлекательная игра – расшифровать все эти утиные тропки-запахи, недоступные нечуткому нюху человека.

Щенка подстерегала единственная трудность: он был еще мал, а трава в тот год уродилась такая, что коса едва ее брала. Сочная, спелая, мясистая отава! Медом пахнущий дягиль! Ромашка и высокий клевер, который так густо перепутался стеблями и розовыми маковками, что покрывал землю подобно рыболовным сетям. Для малыша Шмеля эти луга стали подобием тропического леса – настоящие непроходимые дебри! Бывало, он запутывался в клевере, бился, как рыбка в ячее, и начинал скулить – звать на помощь. Его доставали, и Шмель вновь пускался на поиски приключений.

Как-то раз вечером семья вернулась с сенокоса. Все невероятно устали от палящего солнца, от тяжелого труда, поэтому лишь дома заметили пропажу – Шмель с покоса не вернулся. Митя отправился его искать. Сердце у юноши нехорошо замирало: а ну как не найдется малыш-спаниель? Но он нашелся. А точнее, он и не терялся. Шмель сидел у бейсболки, которую Митя забыл у копны сена. Спаниель охранял вещь хозяина. Он был как часовой. Но когда люди ушли, щенок все же испугался в одиночестве и грустно скулил, призывая на помощь, однако поста своего маленький храбрец не покинул. Дома Митю бранила потом мама, мол, вечно вещи свои раскидываешь и теряешь, собака и та из-за тебя пострадала…

Митя вздохнул, отложил рисунок и все же взялся за монографию. Преодолевая отвращение к скучному чтению, он заставил себя осилить первые предложения: «Большинство поступков собаки представляет собой результат действия условных и безусловных рефлексов. Рефлекс – естественная реакция на стимул, не зависящая от обучения собаки. Слово «рефлекс» произошло от латинского глагола, который в переводе означает «отражать, поворачивать назад».

Митя задумался. Что-то внутри протестовало против этой категоричности: большинство поступков – результат действия рефлексов?! Ну вот какими реакциями это объяснить: на ночевках у костра, когда становилось холодно, Шмель всегда ложился к Мите на ноги, как пушистая грелка. Стоило загрустить, например, после ссоры с родителями или друзьями, Шмель приходил посидеть рядом. Деликатно устраивался неподалеку, словно в раздумье, а не помешает ли он хозяину в горьких думах? «Или вот – выйдешь на дамбу поохотиться, скажешь ему: «Шмель, крякушу нашу не трогай! Ищи куликов!» И ведь утку нашу не трогал Шмель никогда, а куликов искал. Тоже инстинкт типа?» – Митя, занятый этой мыслью, автоматически нарисовал на полях монографии шмеля, но не собаку, а насекомое.

И в этот момент наконец-то зазвонил сотовый! Митя схватил трубку – Олег!

– Димон, пляши! Нашелся твой Шмель, нашелся! Все верно – там и сидел, у пенька осинового, на вырубке. Живой! Только отощал за эти дни! Никак не наестся дома.

– Ур-ра! Спасибо, Олег! Ты ему сразу много жратвы не давай, по чуть-чуть!

– Да не учи ученого! И без сопливых скользко! – хохотнул брат и повесил трубку, но прежде Митя успел услышать хриплый короткий взлай Шмеля, словно спаниель знал или чуял, что Олег разговаривает с его хозяином, и хотел дать весточку о себе, мол, жив я, жив, не горюй, я найден!

Митя схватил книжку со статьей о рефлексах. Подкинул ее в воздух несколько раз и поймал.

– Инстинкты, блин! Рефлексы, блин! Дулю вам с маком и шиш под сахарком!

И вместо конспекта он тут же засел за ноутбук – за рассказ о сне про Шмеля. Начал с эпиграфа из песни любимой группы «Кино»:

Свой будущий текст он озаглавил так – «Шмелиный сон».

В совершенно заурядный ноябрьский вторник в жизни пятиклассника Витьки случились сразу два важных события. Во-первых, из армии вернулся Витькин старший брат Саня. Во-вторых, мама с утра дала с собой в школу «волшебную» конфету огромного размера, которая и называлась очень уж подходяще – «Богатырь».

Из всех лакомств на свете Витька предпочитал «Сникерсы» и яблоки, но всякая конфета, полученная им от мамы, имела для него особую ценность. Вот если папа или бабушка давали шоколадные батончики, карамельки или мармеладки, то это была всего лишь еда: вкусная, конечно, но – увы! – совершенно обычная. А если мама… Мамина конфета – и это была строжайшая Витькина тайна! – могла исполнить три желания в течение одного дня. Обязательным условием было сохранить мамин подарок до возвращения из школы, а вечером непременно съесть, потому что назавтра всю свою волшебную силу конфета все равно теряла. Эту игру мальчик придумал для себя сам еще в первом классе.

Уж очень тяжело ему было каждое утро уезжать из родной деревни в школу, находящуюся в поселке городского типа, который назывался с Витькиной точки зрения совершенно непонятно: «Поселок имени Пятидесятилетия СССР». Что такое СССР? Что значили эти три надкусанных баранки с башкой на палке «Р»? Почему «имени Пятидесятилетия», а не «имени столетия», к примеру? Ответов на эти вопросы первоклассник Витька тогда не знал. Он как-то спросил у отца, и папа, усмехнувшись, объяснил: «Была когда-то такая великая страна, Витёк, да только буквы от нее остались».

Ну а в народе поселок называли по-простому «Пятак».

Родную Пантелеевку и чужой Пятак разделяли всего лишь семнадцать километров, но «всего лишь» – для взрослого, а для малыша Витьки это было огромное расстояние, сравнимое с перелётом через океан. Ему казалось, что однажды он может уехать с утра в Пятак на автобусе и обратно уже не вернуться. По какой причине возвращение могло не состояться, Витька старался не думать, чтобы не испугаться еще сильнее. Юный человек умом не понимал, а сердцем чувствовал, что нет у дорог ни конца, ни края и не одолеть их за всю свою жизнь. Сколько бы ты ни шагал, ни ехал, ни летел, ни плыл, прямые линии бесконечны, и перед этой бесконечностью не то что ученик из Пантелеевки, но великие путешественники порой оказывались бессильными, как дети.