– Кира, не надо так! Ты – это лучшее, что было у меня вжизни! Когда мне совсем худо бывало, я вспоминал наши встречи, а когда у меняслучился инфаркт, старый врач в больнице мне сказал: вы только не бойтесь:лежите себе и думайте о чем-нибудь приятном, о красивой женщине, о рыбалке,если вы рыбак… И я думал о тебе, может быть, эта мысль и спасла меня.

– Но почему же ты ни разу даже не позвонил?

– Я боялся…

– Чего?

– Того, что ты бросишь трубку, того, что я тебе совсемуже не нужен. А ведь я любил тебя все эти двадцать лет, только загонял этулюбовь куда-то в подсознание, а вот увидел – и не могу больше сдерживаться, ялюблю тебя! Понимаю, мой поезд давно ушел, но лучше поздно, чем никогда… Я рад,что смог сказать тебе об этом!

– Марат, Марат, что же ты наделал?!

Мне бы радоваться своей проницательности, а я была вотчаянии. Мне бы с презрением посмеяться над его трусостью, а сердце моеразрывалось от жалости. О нет, только не это, жалость может завести менячерт-те куда!

– Ты совсем уже не любишь меня, ни капельки? –спросил он, и в голосе его было даже что-то детское.

Душа моя рвалась к нему, мне хотелось крикнуть – люблю,люблю, – но я благоразумно молчала. Однако моя окаянная физиономия,похоже, вновь выдала меня.

Он пристально смотрел мне в глаза, и выражение его лицаменялось. Глаза засветились восторгом. Никогда не видела таких красивых глаз.Только у Дашки.

– Вот, прошу, отведайте нашей израильской кухни!

Толстозадая Юлька под присмотром Сени сноровисто накрывалана стол. На ней уже была вполне приличная юбка. Видимо, Сеня наотрез отказалсясчитаться с «ее длиной».

– Марат Ильич, я знаю, вы за рулем, вам выпить непредлагаю, но, может, ваша дама чего-нибудь выпьет?

– Да, дайте мне сто грамм водки!

– Вот это по-нашему! Сию минуту, мадам!

Сто грамм! Мне сейчас и пол-литра не помогут! Тем не менеепосле первой рюмки стало легче.

– Родная моя, расскажи, как ты жила все эти годы.Знаешь, я даже боялся спросить у Вольки, как ты.

Боже мой, какая я умная! Когда и Алевтина и Лерка говорилимне – да он тебя давно забыл, он никогда даже не спросит о тебе, я отвечала: неспрашивает, потому что любит, было бы ему на меня наплевать – непременноспросил бы. А они только поднимали меня на смех и крутили пальцем у виска.

– Ты по-прежнему одна?

– Не знаю, что и сказать. Не далее как вчера я получилапредложение руки и сердца.

– И что?

– Я его приняла, – слегка соврала я.

– А если я тоже предложу тебе руку и сердце?

– Позволь, насколько я понимаю, ты женат!

– Вернусь в Москву – тут же подам на развод!

Всю мою любовь как рукой сняло. Идиотка! Развесила уши! Онведь опять с легкомыслием Хлестакова пытается поломать тебе жизнь. Слава Богу,я хоть вовремя опомнилась.

– Марат, оставь, пожалуйста, эту тему. Нельзя черездвадцать лет походя вернуть то, что выбросил в помойку. Неужто ты думаешь, чтоя такая дура? Да и любовь моя к тебе давным-давно кончилась. Все выгорело, дажеугольков не осталось.

– Неправда, я же вижу по твоим глазам.

– И опять неверно все понимаешь. Да, я растрогалась,рассиропилась, воспоминания нахлынули, но это так, временное помрачениерассудка, не более того.

Ага, голубчик, больно тебе? И поделом!

– Прости, Кира, я действительно идиот. Но мне вдругстало так страшно снова тебя потерять… Мы сможем хоть изредка видеться?

– На какой предмет? Что у нас общего? (Действительно,совсем пустячок – дочка!) У наших отношений было только начало и конец. Асередина как-то, знаешь ли, выпала. Нет, благодарю покорно. Я в эти игры большене играю. Ты не тот партнер!

– Милая моя, в твоих словах столько боли и горечи… чтоя не верю тебе.

Он схватил мою руку и прижал к губам.

Опять появилась Юлька в сопровождении Семена. Очевидно, онсчитал своим долгом присутствовать при каждой перемене блюд. Но, ощутиввозникшее напряжение, счел за благо удалиться.

Мы молча принялись за еду. Я совсем не чувствовала вкуса,меня била дрожь. Зачем я согласилась на эту встречу? Даже при всем моемоголтелом оптимизме от нее нельзя было ожидать ничего хорошего. Душевный покойутрачен начисто. Я с тоской подумала о Коте. Как с ним хорошо! Весело, спокойно.Здесь же сплошной надрыв! А я так этого не люблю.

В ресторане между тем появились люди. В зале заиграла тихаямузыка – советские мелодии семидесятых годов. Одна пара уже танцевала.

– Потанцуем? – вдруг предложил Марат. —

Мы же с тобой никогда не танцевали. – Его синие глазасмотрели на меня с мольбой, и я опять не устояла.

– Ладно, потанцуем, хоть и глупо танцевать средь беладня.

Я встала, он меня обнял.

Только не смотри ему в глаза, твердила я себе, но голова уменя уже пошла кругом, этот запах табака и одеколона… Он крепко прижал меня ксебе. Господи помилуй!

– Почему ты так дрожишь? – прошептал он, и у меняподогнулись ноги. – Родная моя, что ты со мной делаешь, – шептал он,уже касаясь моего уха губами. – Я хочу тебя, давай уедем отсюда…

– Куда? – еле слышно выдохнула я.

– Ко мне, я сейчас один, умоляю, поедем!

Стоп, Кира! Этого допустить нельзя! Возьми себя в руки! Нокак это трудно, когда от желания земля уходит из-под ног… Подумай, емушестьдесят три года, если он оконфузится, то может совсем пасть духом, тыумрешь от жалости, и получится черт знает что! От этой мысли мне сразу сталолегче.

– Да ладно, Марат, хорошенького понемножку, хватит,пусти меня!

Мы снова сели за столик, он нервно схватился за сигарету.

А у меня в голове продолжала развиваться спасительная мысль.У него уже был инфаркт, он, видимо, давно не занимался любовью, а здесь, вчуждом климате, его вовсе может кондрашка хватить от любовных усилий, и хорошийя тогда буду иметь вид! Воображение разыгралось не на шутку, и, пока мой геройприходил в себя, я уже успела не только уморить его, но и объясниться сприлетевшей за телом женой, не говоря уж об израильской полиции и так далее.Одним словом, воображение и чувство юмора и на сей раз меня спасли. Ярасхохоталась.

– Чего ты смеешься? Что тут смешного? Я уж думал, чтодавно ни на что не гожусь, но стоило мне тебя обнять…

– Марат, успокойся, я все равно сегодня не могу.

– А! – протянул он разочарованно, но, кажется, и снекоторым облегчением. Видимо, он тоже опасался конфуза. А это никудышнаяпредпосылка.