– Ах, нетрезвая? Всего лишь нетрезвая? Так, значит? Несмертельно оскорбленная, а просто нетрезвая? Сию минуту останови машину!Выпусти меня!

– Кирочка, прости ради бога, я просто неловко пошутил.

– Дурак! – сквозь зубы прошипела я.

– Дурак, признаю.

Но сама-то я хороша, какого дурака сваляла! Всю моюневозмутимость как рукой сняло! Я готова была разрыдаться от давней обиды,сотни злых язвительных слов вертелись у меня на языке, но нельзя, нет, ни вкоем случае! Как говорится, лопни, но держи фасон. Я и вправду чуть не лопнула!

– Ладно, оставим старые счеты, – проговорила я,еле ворочая пересохшим от злости языком. – Куда ты меня везешь? Ясмертельно хочу пить.

– Потерпи еще пять минут!

И действительно, минут через пять он затормозил возле оченьмилого загородного ресторанчика, стоящего на самом берегу моря.

– Славное местечко, верно?

– Кажется, да, – сухо отвечала я.

Хозяин ресторанчика оказался бывшим москвичом и вдобавокбывшим аспирантом Марата.

– О! Марат Ильич! Добро пожаловать, страшно рад васснова видеть. Выходит, вам у нас понравилось, раз приехали сюда с дамой? Прошу,прошу! Мадам, где вы предпочитаете сидеть, на воздухе или в зале? Я бысоветовал сесть на террасе, сегодня чудесная погода! Вы представляете, мадам,две недели назад вдруг приезжает компания, я смотрю и глазам своим не верю –мой научный руководитель, завкафедрой, к евреям ни с какого боку отношениявроде бы не имеет, и вдруг тут, в моем ресторане! Вы думаете, мадам, я хоть наодну минутку пожалел, что бросил точные науки? Ни боже мой! Это была голубаямечта моей мамы – видеть меня кандидатом наук. Ну ради мамы чего не сделаешь, япреподнес ей свою ученую степень, а потом сделал ручкой и уехал на историческуюродину. Ну не сразу, ну поманежили меня четыре года, но что такое четыре года всравнении с целой жизнью! Когда я думал, что до конца дней буду заниматьсяэтой, простите, Марат Ильич, чепухой, меня такая тоска брала! А тут маленькийресторан на берегу моря, приезжают разные люди, кто с женой, кто с дамой, а тыих приветишь, напоишь, накормишь, поговоришь за жизнь, правда, теперь почти всеговорят исключительно о деньгах, но все равно бывают очень интересные люди,Миша Козаков запросто приезжает, другие разные знаменитости, про которых вСоюзе я только мельком слыхал…

– Сеня, – попытался перебить его Марат.

– …и все Сеню уважают, у Сени уютно, Сеня вкуснокормит, а кто в Союзе уважал занюханного кандидата?

– Вы большой молодчина, Сеня! – встряла я,утомленная его монологом. – Самое главное в жизни – найти свое место, ивам это удалось! – изрекла я глубоко банальную истину.

– О мадам! Я сразу увидел, что вы умная женщина! МаратИльич, у вас, прошу прощения, отличный вкус! Но я, кажется, разболтался, чтоподелаешь, у меня длинный язык! Мой папа, царствие ему небесное, всегдаговорил: «Сеня, у тебя будут неприятности с советской властью через твойдлинный язык!» У меня таки были неприятности с этой властью через все – черездлинный язык, через, прошу прощения, укороченную другую часть тела, Божеизбави, не мою, а моего папы, но я все-таки умел ее обдурить, эту власть,кончил школу с золотой медалью, поступил в институт, а в ваш институт, МаратИльич, не очень-то любили принимать нашего брата, защитил диссертацию, дай Божевам здоровья, но стоило Сене уехать, как вся эта власть накрылась, дай Божездоровья Горбачеву! До чего жалко, что папа мой не дожил до ее конца…

– Сеня, помилуй, моя дама умирает от жажды!

– Ой, прошу прощения, мадам! Что будете пить? Советуюпопробовать мой фирменный оранжад!

– Да, Кира, это страшно вкусно! – сказал Марат.

– Юлька! – крикнул Сеня. – Подай кувшиноранжаду!

Буквально через полминуты примчалась прехорошенькая девахалет двадцати, с огромным задом и толстыми ножищами, в ярко-красной мини-юбке.

– Юлька! У тебя все дома? Ты чего так заголилась?

– Дядя Сеня, это теперь моя длина!

– Я тебе покажу твою длину! Чтобы я этого безобразиябольше не видел! Это ж надо! Ее длина! А что будем кушать? Хотите сами выбратьили положитесь на меня?

– Полностью полагаюсь на вас! – сказала я. Егоболтовня разрядила и успокоила меня. Ко мне вернулось хорошеенастроение. – Марат, а почему этот Сеня, москвич, кандидат наук, говориткак местечковый еврей? Он всегда так говорил?

– Да нет, это, наверное, для колорита, или генывзыграли. Тебе тут нравится?

– Да, вот если бы он еще поменьше болтал!

– Сейчас просто очень рано, посетителей мало, а потомему будет не до нас.

Мы сидим и молча смотрим друг на друга. Его глазапо-прежнему прекрасны, они завораживают меня, в них неподдельная боль. И что-тоеще… Что же это? Неужели любовь?.. Неужели я оказалась права и он все эти годыпомнил и любил меня? Несчастный человек – из трусости похоронил в себе любовь,а она через двадцать лет все-таки рвется наружу… Да нет, вероятно, мне простохочется тешить себя этой мыслью…

– Кира, ты простила меня?

– Считай, что простила, как это у юристов называется –за давностью. Знаешь, я столько раз представляла себе нашу встречу, так мечталавсе тебе высказать, а сейчас вот почему-то не хочется.

– Но ты же все высказала в том письме, – не безехидства произносит он.

– В каком письме?

– Разве ты в свое время не написала письмо в партком?

– Я? В партком? Да ты в своем уме?

– Ну, ты не адресовала его в партком, но оно тудапопало. И я был уверен, что ты все так и задумала.

– Что? – взвилась я. – Я задумала послатьписьмо в партком? Да, я помню, я написала тебе письмо, это был акт отчаяния,попытка поставить точку, но при чем здесь партком?

– При том, что кафедра моя была засекречена и вселичные письма автоматически попадали в первый отдел. Твое письмо тоже тудапопало, а оттуда его передали в партком! Спасибо, секретарь парткома был свойпарень, а то у меня могли быть большие неприятности.

– Но ведь из этого письма следовало только, чтокакая-то бабенка в тебя влюблена, а ты, как высокоморальный советский человек,ее отвергаешь.

– Да, но оттуда еще следовало, что у нас с тобой что-тобыло, а моя жена, между прочим, работала в том же институте.

– Воображаю, как ты струсил!

– И не говори!

– Боже мой, Марат, неужели ты настолько не разбираешьсяв людях, что подумал, будто я решила отомстить тебе с помощью партийнойорганизации? Извини, я полагала, что ты умнее. Еще одной иллюзией меньше. Вотуж не думала, что ты сможешь еще чем-то разочаровать меня спустя двадцать лет!