– Ты меня приглашаешь?

– Само собой, вот только…

– Есть какие-то «но»?

– Понимаешь, Дашка пригласила Марата.

– Зачем?

– Похоже, она догадалась.

– И тебе теперь боязно, ты не знаешь, как все этобудет?

– Да, Котенька.

– Не бойся, моя хорошая, я буду с тобой, а этот дуракпусть кусает себе локти, все равно ничего другого ему не остается. А что тыделаешь завтра? Не хочешь поехать со мной в Реховот?

– В Реховот? К твоей сестре?

– Ну да. Мне неохота ехать, мы с ней хоть и любим другдруга, но все время ругаемся. Она вчера звонила, просила прощения, уговаривалаприехать. Но с тобой поеду с удовольствием.

– А на чем туда едут?

– На автобусе от таханы мерказит1. Кстати, ты там ужебыла?

– Да, на пасхальной ярмарке, купила себе дивную кошку,глиняную, с синими глазами. У меня дома целая коллекция кошек.

– И Жукентий?

– И Жукентий!

– Кстати, я давно хочу спросить – кроме Жукентия, утебя кто-нибудь есть?

– В каком смысле?

– В мужском.

– А… Да, есть.

– Ты его любишь?

– Нет, – без секунды колебаний ответила я.

– Придется дать ему от ворот поворот, я очень ревнивый!

– Не рано ли ты распоряжаешься моей жизнью?

– Ничуть. Вот вчера было бы еще рано, а сегодня – всамый раз.

– Ты считаешь, что это дает тебе основания…

– Тихо, тихо, не кипятись, я же ничего не требую, носкисвои держу при себе, до поры до времени согласен быть приходящим любовником итерпеливо ждать, когда ты меня призовешь.

Когда мы явились, Дашка и Данила уже были дома.

– Мама, куда ты подевалась? Здравствуйте, ВикентийБолеславович! Та-ак, суду все ясно! – хмыкнула она, едва взглянув нанас. – Вас можно поздравить?

– Дарья!

– Да, Дашенька, можете поздравить, меня во всякомслучае.

Ну и наглец!

– И еще, Даша, я хотел бы вас просить называть менякак-нибудь проще, чем Викентий Болеславович.

– Что ж мне, Котей вас звать, как мама? Нет, это мне ненравится. Лучше Кент, вы не против?

– Кент? Отлично! Кентом меня никто и никогда еще незвал. Звучит очень современно, ты не находишь, Кузя?

– Кузя? Мама, ты теперь Кузя? А вообще здорово, тебеидет. Ну и темпы у вас, сэр!

Я видела, что Даню эта болтовня коробит.

– Ладно, хватит трепаться. Дашка, мы с ВикентиемБолеславовичем хотим завтра поехать в Реховот. Ты не возражаешь?

– А у меня разве есть право голоса?

– Ну разумеется, Дашенька, – поспешил ее успокоитьКотя. – Но ведь вы завтра работаете, а к вечеру обещаю вернуть вам вашумаму в целости и сохранности.

– Ну, так уж и быть, – великодушно согласиласьДарья.

– Во сколько мы завтра едем? – спросила я.

– Чем раньше, тем лучше.

– А в Реховоте есть море?

– Чего нет, того нет!

– Тогда я с утра искупаюсь, ладно? Я раненько сбегаю напляж, и часов в десять можем выехать.

– Ладно, купайся, а в десять я за тобой сюда зайду,успеешь? Есть автобус в половине одиннадцатого…

Он задумался, и я точно знала о чем: о том, что если завтраон зайдет за мною сюда, а я буду уже одна, мы можем никуда и не уехать.

– Нет, знаешь ли, давай лучше встретимся на тахане.

– А я там заблужусь, на этой тахане сам черт ногусломит.

– Хорошо, в таком случае ровно в десять на вашем углу.

– На котором?

– Боже, какая бестолковая женщина! На углу, где продаюторехи.

– Прекрасно, договорились!

Потом мы сидели вчетвером, пили чай, болтали, и я видела,как ловко Котя вовлекает в разговор Даню, которого немного смущала этаситуация. Через полчаса от неприязненной настороженности не осталось и следа.Он помимо прочих достоинств еще и чертовски обаятелен, этот Котя. Мои детки ужепочти влюблены в него. Он им что-то рассказывает, они смотрят ему в рот, а явпервые за этот день могу наконец побыть немного наедине с собой, хотя Котявремя от времени смотрит на меня с нежной улыбкой.

Мне хорошо, мне фантастически хорошо. Хорошо моей душе,моему телу. Первый раз в жизни я чувствую себя как за каменной стеной. Этоощущение настолько непривычно, что я сама стараюсь отодвинуть его. Я не знаю,каково это. Только в юности, с родителями, я знала это чувство защищенности, даи то пока они не состарились – я была у них поздним ребенком. Всю взрослуюжизнь до сегодняшнего дня я прожила на юру, открытая всем ветрам. И хотяблагодаря друзьям я не очень остро ощущала свое одиночество, вот это чувствокаменной стены было мне абсолютно внове. Приятное чувство, ничего не скажешь,но расслабляющее. А я по опыту знаю – стоит мне расслабиться, как я тут жеполучаю удар поддых. Тем более что знакома с Котей всего ничего, мало ли какиесюрпризы он еще может мне преподнести. Короче, надо все-таки держать дистанциюи не принимать скоропалительных решений. Буду просто наслаждаться моментом. Мнебыло хорошо с ним сегодня? О да. Да! Я влюблена в него? Конечно! Но… Чего-то вмоем чувстве к нему не хватает, чтобы оно полностью завладело мною… Чего-тотакого, что я так болезненно остро ощущала вчера в объятиях Марата. Это какбукет – смотришь, вроде красиво, а чего-то недостает. А потом добавишь веточкузелени – и он уже почти совершенен. В моем чувстве к Коте недоставало этойветочки, а с Маратом, кажется, только веточка и была, без букета… Ну конечно жежалость! Мне не хватало жалости к Коте, а Марата я жалела, жалела душой и телом,да и любовь моя к нему началась с жалости – когда он так растерялся… Помню, летдесять назад за мной ухаживал один преуспевающий театральный художник, умный,красивый, талантливый, он был влюблен в меня без памяти, казалось бы, чего еще,но нет, я никак не могла ответить ему, хотя он мне нравился. Лерка тогдасказала мне: «Ну все понятно, если бы он сейчас сломал ногу, ты бы уже умиралаот любви, тебе же, дуре, надо обязательно пожалеть мужика! А чего их жалеть?Нас бы кто пожалел!» Это верно, любовь без жалости у меня не получается, а Котюжалеть вроде не за что. Кстати, интересно, Марат не звонил? И зачем мне,спрашивается, Марат?

– Мама, о чем ты так глубоко задумалась?

– А? Что? Да так, ни о чем.

Котя пристально посмотрел мне в глаза и, кажется, прочел всемои мысли, потому что он вдруг нахмурился и встал.