Мисс Уотсон все ко мне придиралась, так что в конце концовмне надоело и сделалось очень скучно. Скоро в комнаты позвали негров и сталимолиться, а после того все легли спать. Я поднялся к себе наверх с огаркомсвечки и поставил его на стол, сел перед окном и попробовал думать о чем-нибудьвеселом, – только ничего не вышло: такая напала тоска, хоть помирай. Светилизвезды, и листья в лесу шелестели так печально; где-то далеко ухал филин –значит, кто-то помер; слышно было, как кричит козодой и воет собака, – значит,кто-то скоро помрет. А ветер все нашептывал что-то, и я никак не мог понять, очем он шепчет, и от этого по спине у меня бегали мурашки. Потом в лесу кто-тозастонал, вроде того как стонет привидение, когда оно хочет рассказать, что унего на душе, и не может добиться, чтобы его поняли, и ему не лежится спокойнов могиле: вот оно скитается по ночам и тоскует. Мне стало так страшно итоскливо, так захотелось, чтобы кто-нибудь был со мной… А тут еще паукспустился ко мне на плечо. Я его сбил щелчком прямо на свечку и не успелопомниться, как он весь съежился. Я и сам знал, что это не к добру, хуже небывает приметы, и здорово перепугался, просто душа в пятки ушла. Я вскочил,повернулся три раза на каблуках и каждый раз при этом крестился, потом взялниточку, перевязал себе клок волос, чтобы отвадить ведьм, – и все-таки не успокоился:это помогает, когда найдешь подкову и, вместо того чтобы прибить над дверью,потеряешь ее; только я не слыхал, чтоб таким способом можно было избавиться отбеды, когда убьешь паука.

Меня бросило в дрожь. Я опять сел и достал трубку; в доме теперьбыло тихо, как в гробу, и, значит, вдова ничего не узнает. Прошло довольномного времени; я услышал, как далеко в городе начали бить часы: «бум! бум!» –пробило двенадцать, а после того опять стало тихо, тише прежнего. Скоро яуслышал, как в темноте под деревьями треснула ветка, – что-то там двигалось. Ясидел не шевелясь и прислушивался. И вдруг кто-то мяукнул еле слышно: «Мя-у!Мя-у!» Вот здорово! Я тоже мяукнул еле слышно: «Мяу! Мяу!» – а потом погасилсвечку и вылез через окно на крышу сарая. Оттуда я соскользнул на землю ипрокрался под деревья. Гляжу – так и есть: Том Сойер меня дожидается.

Мы пошли на цыпочках по дорожке между деревьями в самыйконец сада, нагибаясь пониже, чтобы ветки не задевали по голове. Проходя мимокухни, я споткнулся о корень и наделал шуму. Мы присели на корточки и затихли.Большой негр мисс Уотсон – его звали Джим – сидел на пороге кухни; мы оченьхорошо его видели, потому что у него за спиной стояла свечка. Он вскочил иоколо минуты прислушивался, вытянув шею; потом говорит:

– Кто там?

Он еще послушал, потом подошел на цыпочках и остановился какраз между нами: можно было до него дотронуться пальцем. Ну, должно быть,времени прошло порядочно, и ничего не было слышно, а мы все были так близкодруг от друга. И вдруг у меня зачесалось одно место на лодыжке, а почесать егоя боялся» потом зачесалось ухо, потом спина, как раз между лопатками. Думаю,если не почешусь, просто хоть помирай. Я это сколько раз потом замечал: если тыгде-нибудь в гостях, или на похоронах, или хочешь заснуть и никак не можешь –вообще, когда никак нельзя чесаться, – у тебя непременно зачешется во всехместах разом.

Тут Джим и говорит:

– Послушайте, кто это? Где же вы? Ведь я все слышал,свинство какое! Ладно, я знаю, что мне делать: сяду и буду сидеть, пока опятьчто-нибудь не услышу.

И он уселся на землю, как раз между мной и Томом,прислонился спиной к дереву и вытянул ноги так, что едва не задел мою ногу. Уменя зачесался нос. Так зачесался, что слезы выступили на глазах, а почесать ябоялся. Потом начало чесаться в носу. Потом зачесалось под носом. Я просто незнал, как усидеть на месте. Такая напасть продолжалась минут шесть или семь, амне казалось, что много дольше. Теперь у меня чесалось в одиннадцати местахсразу. Я решил, что больше минуты нипочем не вытерплю, но кое-как сдержался:думаю – уж постараюсь. И тут как раз Джим начал громко дышать, потом захрапел,и у меня все сразу прошло.

Том подал мне знак – еле слышно причмокнул губами, – и мы начетвереньках поползли прочь. Как только мы отползли шагов на десять. Том шепнулмне, что хочет для смеха привязать Джима к дереву. А я сказал: «Лучше не надо,он проснется и поднимет шум, и тогда увидят, что меня нет на месте». Томсказал, что у него маловато свечей, надо бы пробраться в кухню и взятьпобольше. Я его останавливал, говорил, что Джим может проснуться и войти вкухню. Но Тому хотелось рискнуть; мы забрались туда, взяли три свечки, и Томоставил на столе пять центов в уплату. Потом мы с ним вышли; мне не терпелосьпоскорее убраться подальше, а Тому вздумалось подползти на четвереньках к Джимуи сыграть с ним какую-нибудь шутку. Я его дожидался, и мне показалось, чтождать пришлось очень долго, – так было кругом пусто и молчаливо.

Как только Том вернулся, мы с ним побежали по дорожке кругомсада и очень скоро очутились на самой верхушке горы по ту сторону дома. Томсказал, что стащил шляпу с Джима и повесил ее на сучок как раз над его головой,а Джим немножко зашевелился, но так и не проснулся. На другой день Джимрассказывал, будто ведьмы околдовали его, усыпили и катались на нем по всемуштату, а потом опять посадили под дерево и повесили его шляпу на сучок, чтобысразу видно было, чье это дело. А в другой раз Джим рассказывал, будто онидоехали на нем до Нового Орлеана; потом у него с каждым разом получалось вседальше и дальше, так что в конце концов он стал говорить, будто ведьмы объехалина нем вокруг света, замучили его чуть не до смерти, и спина у него была всястерта, как под седлом. Джим так загордился после этого, что на других негров исмотреть не хотел. Негры приходили за много миль послушать, как Джим будет проэто рассказывать, и он стал пользоваться таким уважением, как ни один негр внаших местах. Повстречав Джима, чужие негры останавливались, разинув рот, иглядели на него, словно на какое-нибудь чудо. Как стемнеет, негры всегдасобираются на кухне у огня и разговаривают про ведьм; но как только кто-нибудьзаведет об этом речь, Джим сейчас же вмешается и скажет: «Гм! Ну что ты можешьзнать про ведьм! « И этот негр сразу притихнет и замолчит. Пятицентовую монеткуДжим надел на веревочку и всегда носил на шее; он рассказывал, будто этотталисман ему подарил сам черт и сказал, что им можно лечить от всех болезней ивызывать ведьм, когда вздумается, стоит только пошептать над монеткой; но Джимникогда не говорил, что он такое шепчет. Негры собирались со всей окрути иотдавали Джиму все, что у них было, лишь бы взглянуть на эту монетку; однакоони ни за что на свете не дотронулись бы до нее, потому что монета побывала вруках черта. Работник он стал теперь никуда не годный – уж очень возгордился,что видел черта и возил на себе ведьм по всему свету.