Гинденбург подкорректировал употребляемые термины, но от своего замысла не отказался. 30 августа он сообщил Фалькенхайну, что ныне собирается «окончательно разбить» русских наступлением за Неман[1849]. Фалькенхайн все-таки уступил неослабевающему давлению и, вопреки голосу рассудка, дал добро, хотя снова выразил справедливое сомнение в том, что «каким-либо возможным для нас образом получится в самом деле окончательно разбить неприятеля, который твердо намерен отходить, едва его тронут, не считаясь с потерями земли и людей, и располагает для этого огромной Россией»[1850]. Когда германские войска в конце августа — начале сентября 1915 г. (социалистические делегаты как раз съезжались на конференцию в Циммервальд) форсировали Неман и вошли в Прибалтику, решающего успеха, как и следовало ожидать, не случилось. Тем не менее они заняли обширные области, в основном в Курляндии, а 18 сентября взяли Вильну — значительное достижение, с точки зрения Людендорфа, и триумф пропагандиста сдачи окраинных территорий наступающим армиям центральных держав! Падение Вильны открыло германским восточным силам дорогу на Либаву и Ригу, отделение которых от Российской империи Ленин пророчил своим противникам среди русских социал-демократов в цюрихском докладе 27 октября 1914 г. Каждый шаг, приближающий немцев к средоточию российской власти, был выигрышем для Ленина — как и для Людендорфа. В таких условиях Ленин, видимо, во время Циммервальдской конференции больше внимания уделял военным событиям в российских приграничных землях, нежели мирной работе умеренных участников собрания. Он разделял с Людендорфом убежденность, что война должна закончиться уничтожением России, а цели Германии в России не должны ограничиваться. Продвижение германских войск на северо-восток давало ему надежду, что в какой-то момент он понадобится для развязывания гражданской войны и свержения существующего строя.

Период ожидания при 2-м ВК потребовал от обоих стратегов-ликвидаторов, и Людендорфа и Ленина, выматывающего нервы самоограничения. Людендорфа это заставило мало-помалу сужать начальнику Генштаба поле действий вплоть до лишения власти, а Ленина, за неимением лучшего, — создать и использовать «Циммервальдскую левую». В ней Ленин собрал у себя под рукой самых эффективных неформальных сотрудников разведок центральных держав (от Ганецкого, Радека и Троцкого до Раковского и Балабановой), объединив их в новую политическую силу — пропагандистское острие для раскола большинства оборонцев среди социалистических партий, которому, после того как 2-му ВК настал конец, выпала роль революционного авангарда. Эта дальновидная партийная стратегия не могла не привести его к новому конфликту с работодателями. Карл Моор, более опытный в работе с разведками и хорошо понимавший обстановку и трудности при 2-м ВК, предпочел держаться от «Циммервальдской левой» подальше, а в Кинталь уже не явился[1851].

Успехов, на которые надеялись организаторы Циммервальдской и Кинтальской конференций и их немецкие покровители, достичь не удалось. Даже профсоюзы стран Антанты протестовали против мирного решения, которое не отдавало бы должного принесенным жертвам. Личной выгоды Ленину присутствие на конференциях тоже не принесло, напротив: заботясь о будущем, он ухудшил свое текущее исходное положение. Пусть в собственных письменных работах и устных выступлениях он придерживался «средней линии», но созданием «Циммервальдской левой» все же переступил ее. Тем самым он внес немалый вклад в провал конференций, что не могло не повлиять на дальнейшую готовность субсидировать его персонально. Возможно, Ленину также в известной степени аукнулась неудача попытки восстания в Петрограде, которое с большим апломбом обещал устроить в январе 1916 г. Парвус[1852]. Со снижением субсидий падал и статус партийного вождя. Летом 1916 г он оказался в глубокой изоляции. Его внутрироссийскую сеть продолжали съедать призыв в армию, аресты и расколы. Контакты свелись к минимуму, поручения не выполнялись или выполнялись с большим опозданием[1853].

Переезд из Берна, средоточия политической и разведывательной деятельности, в места обитания цюрихской богемы вырвал его из многообещающей структуры связей первых военных лет.

На сей раз Ленин, редко не находивший выхода из положения, использовал период вынужденной пассивности, чтобы ознакомиться с идеями пангерманиста, сторонника Людендорфа и автора «философского» обоснования германской «всемирной политики» Курта Рицлера[1854]. В июне 1916 г. он штудировал сочинения графа Э. фон Ревентлова и П. Дена («О немецкой колониальной и всемирной политике») и, читая Рицлера, делал выписки и комментарии под заголовком «Война и империализм». Имя Рицлера (родившегося в 1882 г.), вероятно, стало ему известно не позднее весны 1915 г. от Парвуса: в январе, когда Рицлер настаивал на убийстве великого князя Николая Николаевича, он встречался с Парвусом в рейхсканцелярии для беседы, весной одобрил встречу последнего с Лениным и принял Парвуса в рейхсканцелярии, когда тот ехал из Копенгагена в Цюрих[1855].

По поручению Бетман-Гольвега Курт Рицлер следил в рейхсканцелярии за «работой на русскую революцию»[1856]. Но о России он знал не больше, чем мог знать интересующийся политикой турист, а его отношение к Российской империи не выходило за пределы односторонне конъюнктурных установок ранних планов превентивной войны. Он ездил по России в революционном 1906 году, предположительно с подстраховкой секции IIIb, и с тех пор лелеял идею обуздать экспансионистский натиск ее гигантской массы, обострив ее внутренние противоречия до революции[1857]. Его научно-популярное обоснование этой идеи так хорошо укладывалось в русло германской «всемирной политики», что снискало похвалу императора, и политический публицист по высочайшему пожеланию попал «со стороны» в Министерство иностранных дел. Там он сначала трудился временным помощником в отделе политики и прессы, проводя по несколько месяцев в командировках в других центрах будущего конфликта — Париже, Лондоне, Константинополе, Шанхае, но не теряя при этом из виду Россию. Помимо основной работы Рицлер продолжал писать; выступления за массированное увеличение армии в ответ на растущую угрозу великорусского панславизма привели его в лагерь сторонников Людендорфа, а изданные накануне войны основы новой теории политического действия, рекомендовавшие осуществлять всемирнополитические притязания Германии неконвенционными, этически сомнительными и политически рискованными методами, — в орбиту пангерманского движения. Бетман-Гольвег, специалист по внутренней политике, не знавший Россию, незнакомый и с другими внешнеполитическими взаимосвязями, ценил Рицлера за псевдонаучную базу, подведенную им под германскую превентивную и наступательную войну, и содействовал его карьере в Министерстве иностранных дел; в 1910 г. Рицлер получил чин легационного советника, а его внештатная должность в 1913 г. превратилась в место постоянного сотрудника. Когда началась война, рейхсканцлер сделал журналиста своим советником по вопросам, касающимся России. В качестве «правой руки»[1858] рейхсканцлера Рицлер горячо настаивал на необходимости скорейшего революционизирования России и перед лицом сил, желавших последовать мирным инициативам 2-го ВК, защищал точку зрения, что для воюющей на два фронта Германии «развал России — единственная возможность действительно хорошего исхода»[1859]. Тенденциозные экспертные заключения воинственного профана безусловно усиливали сомнения рейхсканцлера, который «совершенно не разбирался в военных делах»[1860], в компетентности начальника Генштаба и настолько соблазнили «решениями» легендарных полководцев Гинденбурга и Людендорфа, что летом 1916 г. Бетман-Гольвег стал орудием их заговора.