Мечась между уступками позиции социалистов пострадавших государств, ради сохранения лица, и защитой захватнической войны центральных держав, Ленин не убедил никого — даже немецкие цензоры так долго ломали голову над возможным эффектом его памфлета, что на Циммервальдскую конференцию тот «по техническим причинам» вовремя не попал[1840]. В Циммервальде Ленин не призывал к «миру без аннексий и контрибуций», интересовавшему германское правительство и военное командование в первую очередь. Компромиссный мир на такой основе лишил бы смысла всю его революционную стратегию уничтожения России. В Кинтале он отчетливо дистанцировался от «непоследовательности… большинства Циммервальдской конференции», которое в «Циммервальдском манифесте» недостаточно однозначно высказалось за революционные действия с целью превращения империалистической войны в гражданскую. Однако, памятуя о «средней линии», он не призывал, по крайней мере вслух, к европейской революции: теперь он подчеркивал невозможность «демократического мира» «без ряда [sic] революций»! Написанное им «Предложение Центрального комитета РСДРП»[1841] объявляло компромиссный мир недостижимым со ссылкой на Клаузевица («Как всякая война есть лишь продолжение… политики, так и мир, заканчивающий любую войну, может быть лишь учетом и записью действительных изменений в силе…») и даже порицало отказ от аннексий: мол, не всякое нарушение статус-кво означает аннексию; если война ведется в интересах большинства населения, нельзя отвергать в принципе как аннексию «военное присоединение» какой-либо территории; «другими словами, понятие аннексии неразрывно связано с понятием самоопределения наций».

По возвращении в Петроград (в апреле 1917 г.) Ленин застал такую идеологическую ситуацию, когда пущенные в оборот участниками вышеупомянутых конференций идеи отказа от аннексий и контрибуций превратились в распространенные лозунги среди русских солдат, хотя узкие руководящие кружки социалистических партий видели в них чужеземный продукт, который в России не поймут и всерьез не примут[1842]. Ленин стал пользоваться этими лозунгами исключительно с тактическими намерениями, чтобы говорить с русскими солдатскими массами на их языке, склоняя их к своим, совершенно иного рода целям. Ибо мир на основе отказа от аннексий и контрибуций гарантировал бы не только текущий территориальный состав Германии, но и существование Российской империи.

Отрицательное отношение Ленина к Циммервальдской конференции совпадало с позицией, которую занимал Людендорф в месяцы подготовки и проведения мероприятия, отвечавшего фалькенхайновской жажде мира. Первое обострение разногласий Людендорфа/Гинденбурга со 2-м ВК случилось как раз в период подготовки встречи социалистов[1843]. Людендорф энергично противился мирным намерениям ВК и категорически возражал против участия немцев в мирных конференциях. В особенности неправильной и ненужной он считал любую попытку добиться мира с Россией. В конце августа, за несколько дней до отъезда немецкой делегации из Берлина, он предостерегал своего сторонника в Министерстве иностранных дел, заместителя министра Циммермана, «издавна ярого противника Фалькенхайна»[1844], который интенсивно тайно общался с Людендорфом по телефону и письменно, от политического соглашения с Российской империей. Оно, писал Людендорф, ни к чему, «потому что мы сильны»[1845]. Только с «беспощадно» ослабленной Россией можно договариваться. «Беспощадное ослабление» в глазах Людендорфа — в отличие от Клаузевица — было равнозначно уничтожению[1846]. А стремление уничтожить Российскую империю господствовало в те летние месяцы в политическом и стратегическом мышлении Людендорфа. В июле 1915 г. Обер-Ост расширил свои планы большой операции охвата. Выдвинувшись в северо-восточном направлении на Ковно, его войска должны были завернуть к югу, охватить русские силы с фланга и тыла и по большей части перебить[1847].

Фалькенхайн отклонил и этот план на том основании, что войска из-за одних только больших расстояний будут «эксцентрически растягиваться»[1848]. 13 августа Гинденбург возразил начальнику Генштаба, что решающий удар из района Ковно возможен, наступление левого фланга на коммуникации и в тыл неприятеля представляет «единственную возможность его уничтожения» и, вероятно, «последнее средство избежать новой кампании». Фалькенхайн не дрогнул под ультимативным нажимом полководческого дуэта и окончательно отверг ликвидаторский замысел, на сей раз со ссылкой на Верховного главнокомандующего. Обратной почтой 14 августа 1915 г. он ответил Гинденбургу, что уничтожения неприятеля «от текущих операций на востоке никогда не ждали, только решающей победы, отвечающей целям Высшего командования». «К уничтожению в целом, — продолжал он, — в данном случае, по моему мнению, которое после одобрения Е[го] В[еличеством] единственное должно иметь значение, не следует и стремиться; для этого просто нет оснований, поскольку нельзя пытаться уничтожить намного превосходящего числом противника, имеющего преимущественные коммуникации, сколько угодно времени и неограниченное пространство, тогда как сам вынужден действовать в местности, где дорог мало, а железных нет вообще, в сжатые сроки, притом что очень многие войска не боеспособны, а частью даже не обороноспособны. Однако то, что неприятель уже теперь разбит в достаточной мере для наших целей, никто не станет оспаривать…»