Острие ревности.

А певец, вдохновенный, продолжал:

«Если любви его хватает на всех, то отчего же ты печалишься?»

«Оттого я печальна, что в каждой из нас ищет он облик своей Королевы. Оттого я печальна, что с ним изведали мы людские чувства».

Недошитый ковер соскользнул с колен дочери Хоэля, но она не заметила. Закусив губу, Изольда слушала певца, и в его песни были страшные улики и обвинение в измене тому, кто обесчестил ее дважды – до свадьбы и после. И что с того, что о позоре никто не знает?!

«Светлы волосы его, словно лучи полуденного солнца. Словно могучая волна прилива, катится впереди его слава. Как лесной пожар, жжет нас его любовь. Как мотыльки на свет, летим мы к нему… и пусть сожжет он нас огнем человеческой страсти, но изведаем мы счастье, доступное прежде лишь смертным».

– Ты так чудесно поешь, что заслушаешься, – с любезной улыбкой изрекла супруга Тристана, жестом велев одной из дам подать ей оброненное шитье. – Где ты выучил такую чудесную песнь? Я прежде не слыхала ничего подобного.

– О светлая госпожа моя, – отвечал певец, – дерзну ли я сказать, что эту песнь сложил я сам? Эти слова пригрезились мне в шелесте тростников у реки, когда утренний ветер качал их. И дева, печалующаяся о человеческой любви, почудилась мне так явно, будто она сидела передо мной, как ты сейчас.

Изольда сняла с пальца перстень:

– Вот тебе за песню.

– Госпожа моя, я лишь облек в слова то, что слышал.

Губы супруги Тристана чуть дрогнули в усмешке:

– От кого бы ты не услышал эту повесть, я награждаю тебя за то, что ты спел ее мне.

Дигон, говорят, твой отец не был человеком. Молчи, не отрицай. Я всё равно знаю, что это правда.

Сослужи мне службу – и я щедро награжу тебя. И о том, кто ты на самом деле, не узнает никто, кроме меня и моего брата. Но он и так знает это.

Ты выследишь одного человека, Дигон. Одного… не совсем человека. Ты узнаешь, куда он уходит… куда он уходит из мира людей.

Только будь осторожен: ему нетрудно заметить тебя.

Да. Да, ты прав. Речь идет о моем муже.

Я хочу знать, где он пропадает все эти месяцы. Да! Да, будь он проклят. Да, я хочу знать, на кого он меня променял!

Но, Дигон, если ты произнесешь хоть звук…

…вот именно. Только мне, и потом – Каэрдину.

– Брат.

Изольда Белорукая сидит, опустив глаза долу. Пальцы теребят вышитый рукав. Смущение на бледном лице.

– Что с тобой, сестра?

– Я… мне стыдно признаться…

– В чем? Что ты сделала?

Она качает опущенной головой. Тихо, робко:

– Ничего…

– Тогда почему ты стыдишься?

Она поднимает на него глаза. Полные слез.

– Тристан…

– Что?

Каэрдин опускается перед ней на корточки, стирает слезы с ее глаз, как когда-то в детстве.

– Ну, не плачь, моя маленькая сестренка. Что случилось? Рассказывай.

Она силится сдержать слезы, но не может:

– Тристан… Он никогда… ни разу…

– «Ни разу» – что? – переспрашивает Каэрдин и невольно краснеет, поняв ответ на свой же вопрос. И тут же, едва не сорвавшись на крик: – Ни разу – за всё это время?!

Изольда глотает слезы и кивает.

– Хорошо, я поговорю с ним, но…

Она качает головой и указывает рукой вглубь покоя. Только что там никого не было – но вот от стены отделяется тень, обретает плоть, знакомый облик…

– Дигон?! Почему ты здесь? Как ты..?

– Я здесь по приказу госпожи, – кланяется полуэльф. – Я знаю, где пропадает Тристан. Объятья дев Волшебной Страны ему дороже любви супруги и твоей сестры.

– Позор-р… – шепчет Каэрдин. Пальцы королевского сына сжимают меч, он гневно вскидывает взгляд на Дигона, но тот успевает ответить прежде, чем был задан вопрос:

– Да. Я провожу тебя.

Каэрдин послушно следовал за полуэльфом, не особо обращая внимание, куда и как его ведет Дигон. Знает дорогу – и ладно. Всё равно этот путь человеку не запомнить… так зачем присматриваться к дороге?

Они ведь идут прочь из этого мира. Прочь из мира живых.

То, что сейчас творилось в душе сына Хоэля, было точь-в-точь как при известии о гибели товарища в битве: рвется связь – и еще не можешь осознать, что того, кто был частью твоей жизни еще вчера, теперь нет.

«У меня больше нет брата».

С такой мыслью легко миновать границу мира живых.

«Я верил тебе – а ты лгал мне. Ты был мне как брат – и предал нас».

Каэрдин шел за Дигоном, и спроси сына Хоэля, что тот намерен сделать с Друстом, когда найдет того, Каэрдин бы не ответил. Убить – вряд ли получится, даже будь они в мире людей, а ведь в стране волшебства у Друста преимущество… и не одно, наверное. Увещевать? – бессмысленно. Предателей не увещевают. Посмотреть в глаза… это ли та кара за позор, которой ждет от брата Изольда? – а чего она ждет, кстати?..

Листва на деревьях становилась гуще, сочнее – из ранней весны они входили в лето. В другой раз Каэрдина это удивило бы, но сейчас всё было неважно.

На поляне плясали несколько девушек и высокий светловолосый эльф, одетый в серый килт. Нелюдь двигалась с легкостью тумана – да и казалась прядями тумана, лишь принявшими облик, похожий на человеческий.

В их танце не было ни веселья, ни радости, они летели по-над травой, повинуясь той силе, которая сплетает узоры из облаков в небе, из ветвей деревьев, из стеблей трав.

Танец замедлился, эльф посмотрел на Каэрдина… сквозь него. В этом взгляде не было ничего живого: ни удивления от того, что явились незваные гости, ни интереса, ни недовольства. Так человек скользит глазами по привычному виду за своим окном. Подумаешь, сын людского короля явился… эта мелочь не заслуживает и мига внимания.

Под серым взглядом этих глаз – именно так, серым взглядом, равнодушным в своей вечной бесстрастности, – Каэрдину стало жутко.

Несколько бесконечно долгих мгновений эльф смотрел сквозь Каэрдина, а когда тот понял и узнал его – то было поздно.

Девичьи руки повлекли его в живой узор танца, эти руки были тонкими, нежными и холодными, и противиться им было труднее, чем сдвинуть скалу, и от этого неспешного эльфийского танца кровь побежала по жилам быстрее, чем от самой отчаянной пляски, и душа полнится восторгом, а тело движется само, и не остановиться, и не замедлить движений, и хитросплетения рук и тел сродни соитию, только прекраснее, и наслаждение захлестывает, и ничего подобного не испытать со смертной женщиной, и не для смертных такое счастье, и всё случившееся вмещается между двумя ударами сердца, только от удара до удара пройдут века и тысячелетия, и тело движется в танце, но сердце разучилось биться, и дыхания больше нет, а есть только легчайшее движение теней, и ты тень, и свободен от тела, свободен от жизни, от всего человеческого, у тебя нет ни отца, ни матери, ни сестры, и не было никогда, и можно скользить через миры, и узор танца – единственная реальность, им можно оплести всю землю… землю…