связь, все эти обстоятельства значительно понизили цену нашего союза. Теперь уже не Рейн, а Висла – граница Франции. Туда должны быть направлены все наши оборонительные средства. Не осталась ли Россия единственною из всех держав Европейского материка, сохранившею и свою территорию, и свои силы? Развивая их и заставя страшиться себя, мы успеем более, нежели угождениями, снискать приязнь Франции… Будем ее друзьями, но не допустим обмануть себя» (Архив Министерства иностранных дел).

Император Александр и граф Румянцев, прислушиваясь к мнению князя Куракина и других дипломатов, конечно, меняли и свою внешнюю политику: «Будем друзьями, но не допустим обмануть себя».

«Во всех низших школах Французской империи преподавали Катехизис, в котором, между прочим, было сказано, что сам Бог поставил Наполеона Великого своим представителем на земле и что всякое вероломство в отношении особы Императора французов подвергает виновного вечному проклятию» – это приказание Наполеона, ослепленного лестью и услужливостью окружающих.

Модест Богданович, как и последующие историки, дал разностороннюю характеристику императору Наполеону тогда, когда он достиг своего высшего могущества в Европе: «Одаренный способностью быстрого соображения, он весьма часто не обслуживал важнейших предметов с надлежащею внимательностью; его воображение, увлекаясь за пределы возможного, вводило в ошибки его обширный разум, а холодные, себялюбивые расчеты ума нередко заглушали голос сердца и не позволяли развиться в нем порывам великодушия и добродетели. Не доверяя вполне никому, и даже друзьям своим, презирая людей вообще, не веря в добро, он искал одной славы и не заботился ни о выборе средств к ее достижению, ни о гибельных последствиях своих успехов. Никто не отрицал в нем гениальности, но напрасно льстецы называли его Великим, потому что в основании истинного величия должны лежать дела добра, а не бесплодные подвиги. В 1810 году, когда его могущество достигло высшей степени, все преклонялись пред ним в боязливом молчании. На его больших выходах, где собирались короли, принцы, высшие сановники, военные люди и знаменитые ученые, господствовала гробовая тишина. Каждое слово его, жадно ловимое и быстро передаваемое иностранными агентами во все страны Европы, возбуждало толки, надежды, опасения. Наполеон на придворных выходах в мундире со звездою Почетного легиона, со шляпою под мышкою, порывисто переходил от одного лица к другому, то даря приветом, то оледеняя явным презрением. Его взор, постоянно задумчивый, мрачный, опущенный вниз, по временам обращался к кому-либо из присутствующих и как будто пронизывал его мысли. При улыбке, скользящей на устах завоевателя, глаза оставались неподвижны, либо черты лица его принимали какое-то страшное выражение смеха, подавленного суровостью. Его речь была коротка, отрывиста, и даже ласковое слово его отзывалось обычною угрюмостью и казалось гневным» (Богданович. Т. 3. С. 84–85). Глубина порока не доходила до него.

Декрет Наполеона о присоединении старых ганзейских городов и всего прибрежья Немецкого моря до Эльбы, с пространством более 600 квадратных миль с почти двумя миллионами жителей, потряс Европу. Князь Куракин тут же написал герцогу Кадорскому (Шампаньи), что французское правительство известило императора Александра об этом декрете потому, что в числе владетелей, потерпевших ущерб от этого декрета, оказался и герцог Ольденбургский, дядя русского монарха. «Это событие имеет такое важное влияние на коммерческие выгоды России, что считаю своим долгом довести о том наипоспешнее до сведения Его Величества Императора Александра», – писал князь Куракин графу Румянцеву 29 ноября (11 декабря) 1810 года.

Узнав, что герцог Кадорский вернул князю Куракину декларацию, император Александр в ноте, разосланной всем европейским державам, писал: «Какую важность могли б иметь союзы, если бы договоры, служащие им основанием, не сохранили бы своей силы? Но, чтобы не подать повода к какому-либо недоразумению, Его Величество объявляет, что союз с Императором французов был следствием важных политических интересов, которые остаются неизменны, и что, по тому, предполагая блюсти за сохранением сего союза, он ожидает попечения от Государя, на дружбу коего имеет право. Эта общность выгод обеих Империй, входившая в соображения Петра Великого и встречавшая тогда и впоследствии много препятствий, уже много принесла пользы и России, и Франции. Поэтому необходимо соблюдать союз сих держав, и Его Величество посвятит тому все свои попечения». Кроме того, в письмах графу Румянцеву в конце 1810 и в начале 1811 года князь Куракин подробно изложил сложившуюся ситуацию между Францией и Россией. События развивались так.

Наполеон известил герцога Ольденбургского о том, что в связи с присоединением к Французской империи окрестных земель у герцога два пути: он может сохранить свои владения, а может получить взамен герцогства другую территорию, но, допустим, если герцог останется в своем герцогстве, то он будет испытывать некоторые неудобства: через его территорию будут проходить французские солдаты, будут построены таможни и др. Герцог написал о вторжении французов на свою территорию императору Александру. Но пока шла эта переписка, французские чиновники опечатали все казенные суммы и образовали управление герцогства как французской территории.

Император Александр приказал князю Куракину довести до сведения герцога Кадорского, то есть министра Шампаньи, о том, что по 12-й статье Тильзитского договора герцог Ольденбургский имеет полное право владеть своей территорией, а также о том, что Ольденбургское герцогство находится под опекой России, а в случае его ликвидации французам придется иметь дело с Российской империей.

Император Александр известил все европейские государства о том, что в 1767 и 1773 годах Россия уступила королю Датскому свои владения в Голштинии, получив за это графства Ольденбург и Дельменгорст, которые и образовали Ольденбургское герцогство, принадлежавшее гольштейн-готторпскому дому, то есть русским императорам. И требует справедливого решения возникшего конфликта на основе принципов международного права.

За последние годы не было случая такого неповиновения императору Наполеону, а потому герцог Кадорский стал искать пути примирения с русским послом князем Куракиным.

– Ольденбург уже почти тысячу лет принадлежит дому, ныне царствующему в России, – настаивал князь Куракин.

– А за тысячу лет пред сим Карл Великий владел Гамбургом и всею окрестною стороною, в том числе и Ольденбургом, – отвечал герцог Кадорский. – Надо покоряться, князь, неизбежной силе обстоятельств. Небольшие государства не могут сохранить своей самобытности, коль скоро она не согласна с выгодами великих держав.

– Я представляю, герцог, не малое государство, а Россию. Император Александр повелел мне вручить французскому правительству декларацию – формальный протест против нарушения существующих трактатов.

– Наполеон против этой декларации, – не согласился герцог Кадорский. – Он считает ее несообразной с чувством дружбы, которую он питает к вашему императору. Эта декларация не может быть полезной в наших отношениях. Она лишь подтвердит слухи о близком разрыве России с Францией.

Декларация так и не была представлена императору Наполеону.

Как-то встретившись с флигель-адъютантом