было так наклонно к миру, как в настоящее время, и что армия не будет усилена». Прочитав депешу Наполеона, император Александр, снисходительно улыбнувшись, сказал Коленкуру:

– Это, господин герцог, противно всем полученным мною сведениям, но ежели вы скажете мне, что этому верите, то и я изменю свое убеждение.

Коленкур, не говоря ни слова, встал, взял свою шляпу, почтительно поклонился и вышел.

На одном из последних свиданий с маркизом Коленкуром император Александр высказался вполне откровенно, не отказываясь от того, что он готовится к войне:

– Но я приступил к этому не прежде, как получил верные сведения о приведении в оборонительное состояние Данцига, об усилении Торна, о довершении укреплений Модлина, об увеличении армии Даву и Данцигского гарнизона. Многим известен приказ Наполеона полякам и саксонцам быть готовыми к выступлению. Получив все эти сведения, я повелел соорудить укрепления, но не впереди, а позади границ моей империи, на Двине и Днепре: в Риге, Динабурге, Бобруйске, Киеве, то есть почти в таком же расстоянии от Немана, в каком от Парижа – Страсбург. Ежели бы вашему государству вздумалось укрепить Париж, мог ли бы я на это жаловаться? Я не вывел из Финляндии целых дивизий, а только возвратил в дивизии, расположенные в Литве, полки, действовавшие против шведов, – преобразовал гарнизонные батальоны в линейные войска, – изменил организацию моих депо, увеличил гвардию, чтобы сделать ее достойною сравнения с Наполеоновою. Наконец – я вывел пять дивизий из Турции. Вы сами тому причиною, помешав мне пожать условленные плоды нашего союза, весьма скудные в сравнении с вашими завоеваниями. Словом, я не допущу напасть на меня врасплох. Мои генералы уступают в достоинстве вашим. Я не могу равняться с Наполеоном ни в искусстве командовать войсками, ни в опытности, но у меня хороши солдаты, мои подданные мне преданы, и мы все готовы скорее погибнуть с оружием в руках, нежели позволить, чтобы с нами поступили как с голландцами и гамбургцами. Но даю вам честное слово, что первый выстрел будет не мой. Я допущу вас перейти через Неман. Повторяю вам – я не хочу войны и мой народ не желает ее, но ежели нападут на нас, то постоим за себя (Этот монолог императора Александра заимствован у Тьера. См.: Богданович. Т. 3. С. 115–116). Узнав о таком решении русского императора, Наполеон, озабоченный испанскими неурядицами, перенес нападение на Россию на 1812 год.

Князь Куракин, зная, что Петербург озабочен включением Ольденбургского герцогства во Французскую империю, писал графу Румянцеву о том, что он высказал новому министру иностранных дел Гюг-Бернару Мааре, бывшему адвокату, редактору газеты «Монитёр», ныне герцогу Бассано, свое новое предложение – «отдать герцогу Ольденбургскому часть Варшавского герцогства, присоединив Эрфурт с округом к Саксонии». Но и это предложение не удовлетворило обе империи.

Ни один из императоров не хотел сделать первый выстрел по недавнему союзнику. Наполеон, выступая в Тюильри на большом банкете, в день своего рождения 3 (15) августа 1811 года, обращаясь к князю Куракину, сказал:

– Вот уже шесть месяцев, как мы ведем переговоры, а дело не подвинулось вперед ни на шаг. Шесть месяцев прошло с тех пор, как я предложил вознаградить герцога Ольденбургского. Позволяя производить контрабанду в своем владении, он явно нарушал свои обязанности ко мне, протектору Рейнского союза. Я мог бы, на основании старинного германского права, отнять у него владение. Стоит ли небольшое герцогство, приносящее полмиллиона франков дохода, того, чтобы из-за него ссорились великие державы, находившие столь много выгод в дружественных связях между собою? Несколько уже раз я просил вашего государя, чтобы он сам назначил вознаграждение за герцогство где-либо в Германии, но не могу приписать его молчания ничему, кроме видов на приобретение Данцига или части герцогства Варшавского. Но я не уступлю ни шага земли, принадлежащей владению, которое обязано мне своим существованием. Несмотря на все ваши уверения, господин посол России, Россия стремится овладеть им, но я не дам в Польше ничего…

После многих слов, которые читателю уже известны из описания других эпизодов, Наполеон сказал:

– Император Александр и граф Румянцев будут отвечать пред лицом света за все бедствия, могущие постигнуть Европу в случае войны… Легко начать войну, но трудно определить, когда и чем она кончится… Напишите вашему императору о всем, что от меня слышали. Я уверен, что он обсудит, как следует, общее наше дело (Куракин – Александру I, 3 августа 1811 года).

Узнав это из письма князя Куракина, император Александр поручил графу Румянцеву написать во Францию, что выступление императора Наполеона не охладило близких отношений России и Франции, нет, Россия не желает приобрести ни Данцига, ни части Варшавского герцогства, Россия желает мира и благополучия для своей страны и для всей Европы. Князь Куракин тут же передал содержание этой депеши императору Франции.

Граф Румянцев, больше всего озабоченный делами в Турции, не забывал и о спешной поездке в Париж князя Меттерниха, по этому поводу он поручил русскому послу собрать как можно больше информации о целях поездки и ее значении. Князь Куракин, тоже заинтересованный этим визитом, писал графу Румянцеву 29 июля (9 августа) 1811 года: «Все, что делает здесь Меттерних, хранится в глубочайшей тайне. Однако же я имею основательные причины предполагать, что до сих пор он не успел заключить наступательного и оборонительного союза с Францией. Но тюильрийский кабинет желает держать нас в подозрении на этот счет, всеми способами распространяет эту мысль и хочет доказать ее справедливость теми ласками и вниманием, которые оказывает лично Меттерниху. Этим объясняются газетные статьи и слухи, распространяемые в Германии, которые достигли и вас. В то время, когда император Наполеон таким образом направляет свою политику в отношении к нам, возбуждая беспокойство с нашей стороны насчет Австрии, он желает возбудить в ней зависть к России, представляя крайне опасными для нее наши виды на Турцию. Эта тактика не нова: ею пользовался Наполеон во все времена, посевая подозрения и раздоры между европейскими государствами, которых согласие было бы ему опасно, и этим он достиг того всеобщего господства над Европою, которым теперь обладает». Одновременно с этим и полковник Чернышев в письме 13 (25) июля писал из Парижа графу Румянцеву: «Известия о наших победах в Турции производили на него неприятное впечатление, тем более что они служили предзнаменованием скорого и блестящего мира, тогда как он совершенно был убежден, что эта война затянется надолго. Он подшучивал над действиями наших войск в Турции, но победы заставили его изменить свои речи… Зачем ваши войска перешли Дунай, это возбудило фанатизм