слезы, и, внезапно отвергнутая, она уходит вместе с другими. Старшая Воловская обнимает ее, но ничего не говорит.

Когда женщины все вместе спускаются с монастырского холма в город, минуя паломников, Звежховская, которая в этом выборе участия не принимает, поскольку при Господине каждый день и это как бы само собой разумеется, громко заявляет, что сперва следует понять, которые из них сами хотят. Вызываются почти все, за исключением обеих Воловских. Возникает суматоха, от волнения женщины переходят на идиш; теперь они переговариваются шепотом.

– Я пойду, – говорит Эва Езежанская. – Я люблю его больше жизни.

Но остальные возмущаются.

– Я тоже могу, с удовольствием, – вызывается Марианна Пётровская. – Вы же знаете, детей у меня нет. Может, от него получатся.

– Я тоже могу. Я была с ним в Иванье. И потом он мой шурин, – говорит Павловская.

Это правда, у нее от Якова дочь. Все об этом знают.

Звежховская велит им замолчать, потому что на возбужденных женщин уже оглядываются припозднившиеся, погруженные в молитву паломники.

– Дома решим, – приказывает она.

Господин каждый день спрашивает, договорились ли они наконец о том, кто будет с ним, но женщины никак не могут прийти к согласию. В конце концов кидают жребий, и выпадает на жену Хенрика Воловского, симпатичную, солидную и к тому же красивую, – ошеломленная, она стоит теперь вся пунцовая, опустив голову. Воловская набрала больше всего голосов, и только Эву Езежанскую ни один вариант не устраивает, а ведь надо, чтобы единогласно.

– Или я, или никто, – заявляет она.

Поэтому Левинская, которую Яков особенно любит за ее спокойный и рассудительный нрав, отправляется в монастырь и просит свидания с Яковом. Умоляет его, чтобы он сам выбрал, потому что у них не получается. Господин так разгневан, что целый месяц никого не принимает. В конце концов вмешивается Хана и ловко разузнает у Якова, какая из женщин кажется ему наиболее подходящей. Он указывает на Клару Лянцкоронскую.

Через несколько дней, когда они садятся вместе за стол в офицерской комнате, довольный Яков велит Кларе Лянцкоронской первой зачерпнуть суп. Клара опускает голову, и на ее бледно-розовых щеках появляется алый румянец. Все ждут с ложками в руках.

– Клара, ты первая, – говорит Господин, но она отказывается, словно он принуждает ее к чудовищному греху.

Наконец Яков бросает ложку и встает из-за стола:

– Если вы не хотите меня слушаться, когда речь идет о такой малости, что же будет, если я прикажу вам сделать что-то серьезное?! Разве можно на вас рассчитывать? Или вы подобны баранам и зайцам?

Они молчат, опустив головы.

– Я вас поставил, чтобы вы были зеркалом: оно прозрачно, а я в нем – основа, то есть серебро. Благодаря мне зеркало становится зеркалом и вы видите в нем себя. Но теперь мне пришлось отобрать у вас это серебро, и перед вами осталось обычное стекло.

Вечером у него возникает новая идея. Он вызывает к себе Виттель Матушевскую, свою главную помощницу после отставки Яковского.

– Я хочу, чтобы те братья, которые имеют чужих жен, не из наших, оставили их и взяли себе в жены наших сестер. И я хочу, чтобы те женщины, которые вышли замуж за чужих, взяли себе в мужья наших братьев. Я также хочу, чтобы это свершилось прилюдно. А если вас кто-нибудь спросит почему, скажите, что я приказал.

– Яков, это невозможно, – возражает удивленная Виттель Матушевская. – Это крепкие браки. Эти люди на многое готовы ради тебя, но они не бросят своих жен и мужей.

– Вы все позабыли, – говорит Яков и стучит кулаком по стене. – Никакие вы больше не правоверные. Вам слишком хорошо живется. – Из разбитых костяшек пальцев сочится кровь. – Должно быть так, как я сказал, Виттель. Ты меня слышишь?

В июле 1763 года в домике на Велюнском предместье у Якова, как он и говорил, рождается сын, которого нарекают Яковом. Месяц спустя, когда Хана уже хорошо себя чувствует, в офицерской комнате Ясногорского монастыря совершается торжественное публичное соединение супругов.

На рождение второго сына, Роха, в сентябре 1764 года в Ченстохову приезжает множество последователей Якова. Возвращаются правоверные, которых раскидало по разным местам, – те, кто оставался в Войславицах, Рогатине, Буске и Львове: все хотят поселиться поближе к Якову, желательно прямо в Ченстохове. Приезжают в гости также друзья из Турции и Валахии, уже убежденные, что заключение Якова в самом священном месте Эдома, вне всяких сомнений, свидетельствует об исполнении пророчества.

Ранее, в августе 1763 года, Франк посылает в Варшаву за Яковским, и тот немедленно приезжает. Подходит к Господину сгорбленный, словно в ожидании удара, готовый испытать боль, а тот вдруг сам преклоняет колени. Воцаряется тишина.

Потом все потихоньку обсуждают, пошутил ли Господин или сделал это в знак искреннего уважения к Петру Яковскому, которого когда-то звали Нахман из Буска.

Повседневная жизнь в тюрьме и о детях в коробке

Вайгеле, жена Нахмана, ныне Зофья Яковская, часто выходит за городскую заставу в лес и ищет там липовую ветку потолще; она должна быть свежей, еще полной соков. Никто не знает, по какому принципу она выбирает ту или иную. Только она сама. Вайгеле приносит ветку домой, на Велюнское предместье, где Яковские снимают комнату, и усаживается с ней за домом, чтобы никто не видел. Берет острый ножик и начинает вырезать из дерева маленькую человеческую фигурку. Когда уже становятся видны руки, шея и голова, Вайгеле не может удержать слезы, рыдание вырывается из нее, словно спазм, словно мокрота, которую нужно выплюнуть. Заплаканная, она рисует глаза, всегда закрытые, крошечный ротик, одевает деревянную куколку в маленькие одежки мертвого ребенка и прячет под скамейку. Она приходит сюда и играет, словно маленькая девочка. Прижимает к себе, прикладывает к груди, что-то нашептывает, наконец успокаивается от этой игры – знак, что Бог сжалился и унял боль. Затем она кладет куклу в специальную коробку, которую прячет на чердаке, там уже лежат другие. Их набралось четыре штуки: поменьше и побольше. Про двух Нахман даже не знал, что они были зачаты. Дети выскочили из нее слишком рано, слишком маленькие, во время его отъезда. Вайгеле ничего не сказала мужу. Завернула в кусок холстины и похоронила в лесу.

Когда они ложатся спать, Вайгеле всхлипывает, уткнувшись в подушку. Поворачивается лицом к Нахману, кладет его руку на свою обнаженную грудь:

– Спи со мной.

Нахман покашливает и гладит ее по голове:

– Не бойся. Он даст тебе силу и здоровье и позволит твоему телу забеременеть.

– Я боюсь его.

– О чем ты говоришь? Разве ты не видишь, что