моря. Варшава превратится в остров. Молодая Лабенцкая родит ребенка после смерти мужа, девочку, она станет знатной госпожой. Якова освободят его злейшие враги, и вместе с ближайшим окружением он будет вынужден бежать на юг. Все поселятся в большом замке на берегу широкой реки, станут носить богатую одежду и забудут свой язык.

Вероятно, Хая сама удивлена тем, что говорит. У нее забавное выражение лица, как будто женщина едва сдерживается, чтобы не засмеяться, или пытается остановить готовые сорваться с языка слова. Она морщится.

Марианна Воловская, раскладывавшая яйца по корзинам, говорит:

– А я вам говорила. Эта река – Днестр. Мы все вернемся к Иванье и построим там дворцы. Эта великая река – Днестр.

Эдом потрясен до основания

В октябре 1763 года, после смерти Августа III Веттина, колокол звонит целый день. Монахи сменяют друг друга у веревки, а толпу паломников, не слишком многочисленных в это время года и из-за царящего в стране хаоса, внезапно охватывает ужас – люди лежат на земле крестом, так что невозможно пройти через двор к собору.

Яков узнает об этом от Роха, который не заставляет себя упрашивать и рассказывает обо всем не без удовлетворения:

– Будет война. Наверняка. Может, снова всех заберут, потому что некому больше защищать этот католический край, а все неверные и еретики протянули свои жадные руки к Речи Посполитой.

Якову делается жаль старика, и он дает ему несколько грошей, чтобы тот, как обычно, отослал письма в обход монастырской цензуры, то есть отнес в городок и там передал Шмулю. Он тоже не против войны. Затем идет к настоятелю, хочет пожаловаться, что монахи задерживают провизию, присылаемую из города, и другие вещи, в том числе табак. Яков знает, что настоятель ничего не станет делать, он так каждый четверг жалуется. Но настоятель его не принимает. Дрожа от холода, Яков ждет до самых сумерек. Потом настоятель отправляется на вечернюю службу и молча проходит мимо. Яков, высокий и худой, закутанный в плащ, возвращается в свою комнату у подножия башни; он замерз.

Вечером, как обычно, щедро заплатив стражникам, он прокрадывается к пану Матушевскому, и они вместе пишут письмо. Рука у Матушевского дрожит от холода, когда он выводит в верхней части страницы: «Нунцию Висконти», а потом еще много раз, когда упоминаются другие знакомые имена. Это письмо нужно написать сейчас, когда со смертью короля умирает старый порядок и рождается нечто новое. Сейчас, после смерти старого короля, когда все перевернулось с ног на голову, когда левая сторона переходит на правую, и наоборот. Пока не установился новый порядок, пока не начали действовать новые канцелярии и нерушимые – казалось – законы не размякли, точно сухой хлеб в воде, и пока все, кто до сих пор находился на вершине, тревожно озираются: с кем стоит заключить союз, а с кем лучше порвать; именно теперь есть надежда, что это письмо возымеет действие. Яков требует, чтобы его отпустили. А если нунций сочтет освобождение преждевременным, то все равно просит вмешаться, поскольку он, Яков, страдает в тюрьме от тесноты и бедности. Монахи задерживают посылки от родных и близких, не позволяют дышать свежим воздухом, пребывание на протяжении более двух лет в холодной комнате у подножия башни уже подорвало его здоровье. А ведь он благочестивый католик, полностью предан Церкви, и близость Пресвятой Девы еще более укрепила его веру, впрочем, и до того сильную и праведную.

Они заканчивают первую часть письма, теперь остается самое главное, только не очень понятно, как это написать. Яков с Матушевским мучаются весь вечер, сжигают несколько свечей. К утру вторая часть послания также готова. Вот что получилось:

Святая католическая церковь уже обращала внимание на лживость обвинений в том, что евреи используют христианскую кровь. И уделом нас, которых и так уже постигли многочисленные несчастья, стало еще одно, и все это случилось в Войславицах, однако не по нашей вине, а потому что мы оказались орудием в чьих-то руках.

Будучи в вечном долгу перед нашими великими покровителями, то есть епископом Каетаном Солтыком, а также Юзефом Анджеем Залуским, которые согласились принять нас в своих владениях, а также Катажиной Коссаковской, нашей великой благодетельницей, мы решительно отвергаем любые подозрения, будто от нас исходят обвинения войславицких евреев в том, что они используют христианскую кровь, и утверждаем, что ужасное убийство, направленное против учения Святой церкви, было совершено, однако без сознательного участия нас, добрых католиков.

Как безвластие влияет на движение экипажей по Краковскому предместью

Говорят, что в Варшаве невозможно снять жилье, а на Краковском предместье творится нечто невообразимое. Все мало-мальски состоятельные особы выезжают в собственных экипажах, так что моментально возникают заторы и ужасное столпотворение.

Агнешка научилась пускать хозяйке кровь, однако в последнее время это не помогает. Днем Коссаковская держится хорошо, но ночью не может спать, ее бросает в жар, начинается сердцебиение. Доктора вызывали уже три раза. Может, ей следует остаться дома, в Буске или Кристинополе? Где, собственно, дом Катажины Коссаковской?

Как только король умер, она бросилась в столицу и тут же сговорилась с Солтыком, намереваясь поддержать курфюрста Фридриха Кристиана[183] в роли нового правителя. Епископская карета, в которой они сейчас едут к гетману Браницкому, чтобы посовещаться по поводу политической ситуации, застряла на Краковском предместье неподалеку от улицы Свентокшиской. Коссаковская сидит напротив грузного, истекающего потом Солтыка и говорит низким, почти мужским голосом:

– Глядя на наших любимых мужей, братьев и отцов, в чьих руках находятся наши судьбы, как не усомниться в возможности навести порядок в стране? Вы только поглядите на них, ваше преосвященство! Один увлекся новомодной алхимией и ищет философский камень, другой отдает предпочтение живописи, третий играет по ночам в столице и спускает доходы, которые дают владения на Подолье, четвертый… нет, вы только взгляните! Лошадник, огромные средства тратит на арабских жеребцов. Это я еще забыла упомянуть тех, что стихи пишут вместо того, чтобы заниматься счетами. Да, и прибавьте к ним тех, кто рядится в напомаженные парики, в то время как сабли покрываются ржавчиной…

Епископ, похоже, ее не слушает. Он смотрит в щелочку между занавесками; они проезжают костел Святого Креста. Епископ тревожится, поскольку снова по уши в долгах. Похоже, единственная неизменная и при этом болезненная вещь в жизни епископа – долги.

– …нередко нам кажется, что Польша – это мы, – упрямо продолжает Коссаковская. – Но Польша – это и они тоже. Потому что, хотя тот крестьянин, которого вы недавно изволили