холодно прощавшемуся с ним хозяину: «Я кое-что вспомнил. Один маленький случай. Ничего особенного…»

И начал говорить:

«Однажды Баал-Шем-Тов прервал ночью мой сон и велел запрячь лошадей, а потом отправиться с ним в далекий город. Он вышел у богатого дома рядом с костелом, там еще горел свет, и скрылся внутри. Через полчаса вернулся в некотором смятении и велел возвращаться».

Тут молочник снова запнулся и умолк. «Что же было дальше?» – спрашивали собравшиеся, но, к всеобщему удивлению, глава общины всхлипнул и, не в силах сдержаться, громко разрыдался. Лишь через некоторое время, немного придя в себя, он сказал: «Это я был тем человеком, которого посетил Баал-Шем-Тов». Никто ничего не понял, все молча смотрели на него, ожидая пояснений.

Глава общины продолжил:

«В то время я был христианином, важным чиновником. В мои обязанности входила организация принудительного обращения евреев в христианскую веру. Когда в ту ночь ко мне ворвался Баал-Шем-Тов, я вскочил из-за стола, где подписывал приказы. Я удивился, увидев этого бородатого хасида, который вдобавок начал кричать на меня по-польски: «Сколько это будет продолжаться?! Сколько?! Сколько ты будешь обрекать своих братьев на страдания?» Я с изумлением смотрел на него, думая, что старик сошел с ума и с кем-то меня перепутал. А он продолжал кричать: «Разве ты не знаешь, что ты – спасенное еврейское дитя, которое приютила и воспитала польская семья, скрывавшая от тебя твое истинное происхождение?!»

Прежде чем святой муж исчез, так же внезапно, как появился, я преисполнился смятения, обиды и чувства вины. «Возможно ли, чтобы мне было прощено все, что я сделал против моих братьев?» – спросил я дрожащим голосом. И Баал-Шем-Тов ответил: «В тот день, когда придет человек и расскажет тебе эту историю, ты узнаешь, что прощен».

Яковскому тоже хотелось бы, чтобы кто-нибудь пришел к нему с историей. Чтобы он был прощен.

Лиственничная усадьба в Войславицах и зубы Звежховского

Саму усадьбу перестроили летом. Положили новую крышу, новые стропила и лиственничный гонт. Комнаты перекрасили, печи почистили, а одну поставили заново и облицевали красивым белым кафелем, привезенным аж из-под Сандомира. Шесть комнат, две из которых предназначены для Госпожи – Ханы и ее дочери, а другие заняли женщины, которые их сопровождают и обслуживают. В одной живет семья Звежховских. Гостиной нет, все собираются в большой кухне, там теплее всего. Остальные живут в фольварке, в плохих условиях – дома гнилые, сырые.

С самого начала хуже всего то, что они боятся ходить в город. Там на них бросают косые взгляды: враждебно относятся и евреи, которые заполонили маленький рынок и держат в своих руках торговлю, и гои. С самого начала кто-то принялся рисовать на двери усадьбы черные кресты; не очень понятно, кто это делает и что хочет этим сказать. Два мазка кистью, крест-накрест, производят зловещее впечатление.

Однажды ночью кто-то поджигает сарай; к счастью, начинается снегопад и пламя гаснет.

Звежховский и Пётровский едут к тетке, Коссаковской, которая сейчас находится в усадьбе своих двоюродных братьев Потоцких в Красныставе и оттуда опекает неофитов, – жалуются на невозможность действовать.

– Торговать мы вынуждены ездить в Красныстав и даже в Замостье, потому что сюда нас не пускают. У нас был ларек на рынке, но его опрокинули в снег, товар разворовали и попортили, – рассказывает Пётровский, следя глазами за теткой, которая расхаживает по комнате туда-сюда.

– Телегу разбили, теперь даже ездить не на чем, – добавляет он, помолчав.

– Госпожа боится выходить из дома, – говорит Звежховский. – Пришлось собственную стражу в саду выставить. Но что это за стража – все больше женщины, дети да старики.

После их ухода Коссаковская со вздохом говорит двоюродной сестре Марианне Потоцкой:

– Вечно у них какие-то претензии. И это плохо, и то не слава богу. Вот ведь не было печали. Одна печка обошлась мне в целое состояние.

Коссаковская носит траур по мужу. Он умер на Рождество. После смерти супруга, внезапной и бестолковой (простудился, когда шел на псарню, где щенилась его любимая сука), Катажина погрузилась в какое-то странное состояние, словно попала в горшочек со смальцем. За что ни схватишься – все разваливается в руках. Делаешь шаг – и тут же вязнешь. В разговорах с Агнешкой Коссаковская называла супруга «этим хромоножкой», а теперь чувствует себя совершенно беспомощной. Похороны состоялись в Каменце, оттуда она сразу поехала в Красныстав и уже понимает, что в Каменец не вернется.

– Больше я ничем помочь не могу, – оправдывается перед Марианной Коссаковская.

На что Потоцкая, женщина уже пожилая, чрезвычайно благочестивая, отвечает:

– А я что еще могу для них сделать? Столько крестин устроила, усадьбу мы вместе приготовили…

– Речь уже не о пожертвованиях, – говорит Коссаковская. – Судя по известиям, которые доходят до меня из Варшавы, у них могущественные враги, располагающие огромными средствами, а не просто сундуками с золотом. Не поверишь кто, – Катажина на мгновение умолкает, а потом восклицает: – Министр Брюль! Министр Брюль, как известно, поддерживает с евреями добрые отношения и держит у них государственные средства. Что я, бедная Коссаковская, могу сделать, если епископ Солтык ничем помочь не сумел? – Она потирает наморщенный лоб: – Здесь необходимо какое-то мудрое решение…

– Напиши им, – говорит Катажине Марианна Потоцкая, – чтобы молчали и терпеливо ждали. А также подавали хороший пример другим неверным евреям, упорствующим в своем греховном заблуждении.

Это происходит весной 1762 года. Задувает густой от влажности ветер, предвестье весны. Подгнивает в подвале лук, мука зачервивела. На дверях снова возникают черные кресты, словно некий вид уродливой предновинной растительности. Когда подопечные Коссаковской появляются на рынке, евреи плюют им в лицо и захлопывают у них перед носом двери лавок. Гои толкают и обзывают «тюрбанниками». Мужчины постоянно ввязываются в драки. Недавно городская молодежь напала на Звежховского и его дочь, совсем юную, – они возвращались на подводе из Люблина. Девушку изнасиловали, а отцу выбили зубы. Звежховская потом подобрала их в грязи, принесла в усадьбу и показала всем. На ее ладони лежали три зуба – дурной знак.

Через несколько дней после этого происшествия девушка, к отчаянию родителей, повесилась.

О казни и проклятии

Решение простое, такое ощущение, что оно висит в воздухе. Это настолько очевидно, что даже трудно найти автора идеи. Дело представляется следующим образом.

Итак, перед самым Песахом какая-то женщина, одетая по-еврейски, в тюрбане, сборчатых юбках и наброшенном на плечи платке, приходит к местному ксендзу и представляется женой войславицкого раввина. Говорит мало: якобы она подслушала, как муж вместе с кем-то еще убил ребенка, поскольку приближается Песах и христианская кровь нужна для