Умница я. Не просчитался я с этими банками. Часам к тремВовик, вроде бы наш бригадир, сказал:

– Шабашьте, матросы! Айда погреемся! У меня для васесть сюрприз.

И достает из своего рюкзака двух «гусей», две такихсимпатичных черных бутылочки по ноль семьдесят пять. Широкий человек Вовик.Откуда только у него гроши берутся?

Сыграли мы отбой, притащили в угол какие-то старые тюфяки идраное автомобильное сиденье, забаррикадировались ящиками, в общем, получилоськупе первого класса.

Вовик открыл свои бутылочки, я выставил свои банки, а ПетькаСарахан вытащил из штанов измятый плавленый сыр «Новый».

– Законно, – сказал он. – Не дует.

Короче, устроились мы втроем очень замечательно, прямополучился итээровский костер. Сидим себе, выпиваем, закусываем. Вовик, понятно,чувствует себя королем.

– Да, матросы, – говорит, – вот быловремечко, когда я из Сан-Франциско «либертосы» водил, яичный порошок для вас,сопляки, таскал.

– Давай, – говорим мы с Петькой, –рассказывай.

Сто пять раз мы уже слышали про то времечко, когда Вовик«либертосы» водил, но почему еще раз не доставить человеку удовольствие? К томуже травит Вовик шикарно. Был у нас в лесной командировке на Нере один хлопчик,он нам по ночам романы тискал про шпионов и артисток. Ну, так Вовик ему неуступит, честно. Прямо видишь, как Вовик гуляет по Сан-Франциско с двумя бабами– одна брюнетка, другая еще черней, – прямо видишь, понял, как эти самые«либертосы» идут без огней по проливу Лаперуза, а япошки-самураи им миныподкладывают под бока.

Не знаю, ходил ли Вовик в самом деле через океан, может, ине ходил, но рассказывает он здорово, мне бы так уметь.

– …и страшной силы взрыв потряс наше судно от киля доклотиков. В зловещей темноте завыли сирены. – Глаза у Вовика засверкали,как фонари, а руки задрожали. Он всегда начинал нервничать к концу рассказа исильно действовал на Петьку, да и на меня, ей-ей.

– Суки! – закричал Петька по адресу самураев.

– Суки они и есть, – зашипел Вовик. – Понял,как они нейтралитет держали, дешевки!

– Давай дальше, – еще сдерживаясь, сказал я, хотязнал, что будет дальше: Вовик бросится в трюм и своим телом закроет пробоину.

– Дальше, значит, было так, – мужественным голосомсказал Вовик и стал закуривать. Тут, в этом месте, он закуривает долго-долго,прямо все нервы из тебя выматывает.

– Вот они где, полюбуйтесь, – услышали мы голос иувидели прямо над нами Осташенко, инспектора из портового управления. С нимподошел тот инженер, что выписывал нам наряд в этот склад.

– Так, значит, да? – спросил Осташенко. – Воттак, значит? Таким, значит, образом?

Не люблю типов, что задают глупые вопросы. Что он, сам невидит, каким, значит, образом?

– Перекур у нас, – сказал я.

– Водочкой, значит, балуетесь, богодулы? Кают-компаниюсебе устроили?

– Кончайте вопросы задавать, – сказал я. –Чего надо?

– Вам, значит, доверие, да? А вы, значит, так?

Тогда я встал.

– Или это работа для моряков? – закричал я,перебираясь через ящики поближе к Осташенко. – Мать вашу так, какиспользуете квалифицированные кадры?!

Инженер побледнел, а Осташенко побагровел.

– Ты меня за горло не бери, Костюковский! – заоралон на меня. – Ты тут демагогией не занимайся, тунеядец!

И пошел:

– На судно захотел, да? На сейнерах у нас сейчас таким,как ты, места нет, понял? На сейнерах у нас сейчас только передовые товарищи. Атвои безобразия, Костюковский, всем уже надоели. Так, смотри, и из резерваспишем…

– Чуткости у вас нет, – попытался взять я его напонт.

Ух ты, как взвился!

– Чуткость к тебе проявляли достаточно, а что толку? Непонимаешь ты человеческого отношения. Тебе что – абы зенки пялить! С «Зюйда»тебя списали, с плавбазы тоже, на шхуне «Пламя» и трех месяцев не проплавал…

– Ну ладно, ладно, – сказал я, – спокойно,начальник.

Мне не хотелось вспоминать о шхуне «Пламя».

– Ты думаешь, так тебе просто и пройдет эта история скаланами? – понизил голос Осташенко, и глаза у него стали узкими.

– Эка, вспомнили, – свистнул я, но, честно говоря,стало мне вдруг кисло от этих его слов.

– Мы все помним, Костюковский, решительно все, имей этов виду.

Подошел Вовик.

– Простите, – сказал он инженеру, – вы намдали на очистку этих авгиевых конюшен три дня и три ночи, да? Кажется, так?

– Да-да, – занервничал инженер. – Три рабочихсмены, вот и все. Да я и не сомневаюсь, что вы… это товарищ Осташенко решилпроверить…

– Завтра к концу дня здесь будет чисто, – картинноповел рукой Вовик. – Все. Повестка дня исчерпана, можете идти.

Когда начальники ушли, мы вернулись в свое «купе», нонастроение уже было испорчено начисто. Выпили мы и закусили по следующемукругу, но без всякого вдохновения.

– А чего это он тебя каланами пугал? – скучноспросил Вовик.

– Да там была одна история у нас на шхуне«Пламя», – промямлил я.

– А чего это такое – каланы? – спросил Петька.

– Зверек такой морской, понял? Не котик и не тюлень.Самый дорогой зверь, если хочешь знать. Воротник из калана восемь тыщ стоит настарые деньги, понял? Ну, стрельнули мы с одним татарином несколько штучек этойтвари. Думали во Владике барыгам забодать.

– А вас, значит, на крючок? – усмехнулся Вовик.

Вот оно, подошло. Шибануло. Мне стало горячо, и в сердцевошел восторг.

– Хотите, ребята, расскажу вам про этот случай?

Мне показалось, что я все смогу рассказать, подробно иточно, и во всех выражениях, как Вовик. Как ночью в кубрике мы сговаривались статарином, а его глазки блестели в темноте, как будто в голове у него вращаласьлуна. Потом – как утром шхуна стояла вся в тумане, и только поверху был виденрозовый пик острова. Как мы отвязывали ялик и так далее, и как плавают этикаланчики, лапки кверху, и какие у них глаза, когда мелкокалиберку засовываешьв ухо.