Красные стоп-сигналы удалялись, но сверху, с сопок, к намнеслись новые фары, и мы ждали. Крутящийся на скатерти апельсин вселил в менянадежду. Путь на Талый лежит через Шлакоблоки. Может быть, мы там остановимся,и, может быть, я зайду к ней в общежитие, если, конечно, мне позволит мужскаягордость. Все может быть.

Какой-то выдался пустой вечер. Заседание культурно-бытовойкомиссии отложили, репетиция только завтра. Скучно.

– Девки, кипяточек-то вас дожидается, – сказала И.Р., – скажите мне спасибо, все вам приготовила для постирушек.

Ох, уж эта И. Р., вечно она напоминает о разныхнеприятностях и скучных обязанностях.

– Я не буду стирать, – сказала Маруся, – всеравно не успею. У Степы сегодня увольнительная.

– Может, пятая комната завтрашний день намуступит? – предположила Нина.

– Как же, уступит, дожидайтесь, – сказала И. Р.

Стирать никому не хотелось, и все замолчали. Нинка вытащиласвое парадное – шерстяную кофточку и вельветовую юбку с огромными карманами,капроны и туфельки – и разложила все это на кровати. Конечно, собираться навечер гораздо приятнее, чем стирать.

– Нет уж, девушки, – сказала я, – давайтепостираем хотя бы носильное.

Мне, может быть, больше всех не хотелось стирать, но ясказала это потому, что была убеждена: человек должен научиться разумноуправлять своими желаниями.

– Да ну тебя, Люська! – надула губы Нинка, но всеже встала.

Мы переоделись в халатики и пошли в кубовую. И. Р.действительно все заготовила: титан был горячий, корыта и тазы стояли настолах. Мы закрыли дверь на крючок, чтобы ребята не лезли в кубовую со своимигрубыми шутками, и принялись за работу.

Клубы пара сразу заполнили комнату. Лампочка под потолкомказалась расплывшимся желтым пятном. Девочки смеялись, и мне казалось, что смехих доносится откуда-то издалека, потому что сквозь густой желтый пар они былипочти не видны. Отчетливо я видела только голые худенькие плечи Нины. Онапосматривала на меня. Она всегда посматривает на меня в кубовой или в бане,словно сравнивает. У меня красивые плечи, и меня смешат Нинкины взгляды, но яникогда не подам виду, потому что знаю: человека характеризует не стольковнешняя, сколько внутренняя красота.

Мимо меня проплыла розовая полуголая и огромная Сима. Онапоставила таз под кран и стала полоскать что-то полосатое, я не сразудогадалась – это были матросские тельняшки. Значит, Сима завела себе кавалера,поняла я. Странная девушка эта Сима: об ее, мягко говоря, увлечениях мы узнаемтолько в кубовой во время стирки. В ней, в Симе, гнездятся пережитки домостроя.Она унижается перед мужчинами и считает своим долгом стирать их белье. Онанаходит в этом даже какое-то удовольствие, а я… Недавно я читала, что в скором временибудет изобретено и внедрено все необходимое для раскрепощения женщины отбытовых забот и женщина сможет играть большую роль в общественной жизни. Скореебы пришли эти времена! Если я когда-нибудь выйду замуж…

Сима растянула тельняшку.

– Ну и ручки у твоего дружка! – воскликнулаМаруся.

– Такой обнимет – закачаешься! – засмеялся кто-то,и все засмеялись.

Началось. Сейчас девушки будут болтать такое… Прямо не знаю,что с ними делать.

На этот раз я решила смолчать, и, пока девушки болтали такое-растакое,я молчала, и под моими руками, как живое, шевелилось, чавкало, пищалобело-розово-голубое белье, клокотала вода и радужными пузырями вставала мыльнаяпена, а голова моя кружилась, и в глазах было темно. Мне было нехорошо.

Я вспомнила тот случай в Краснодаре, когда Владимир снялсвой синий торгашеский халат и стал приставать ко мне. Чего он только невыделывал, как не ломал мне руки и не сгибал меня! Можно было закричать, но яне закричала, это было унизительно – кричать из-за такого скота. Я боролась сним, и меня душило такое возмущение и такая злоба, что, попадись мне в рукукинжал, я могла бы убить его, словно испанка. И только в один момент мне сталонехорошо, как вот сейчас, и потемнело в глазах, подогнулись ноги, но черезсекунду я снова взяла себя в руки. Я выбежала из конторки. Света и ВалентинаИвановна ничего не поняли, столики все уже были накрыты. Как раз за окнами шелпоезд, и фужеры дребезжали, и солнечные пятнышки прыгали на потолке, а приборыблестели в идеальном порядке. Но стоит только открыть вон ту дверь – и сюдахлынет толпа из зала ожидания, и солнечные пятнышки запрыгают на потолке,словно в панике, а по скатертям поползут темные пятна пива, а к концу дня –Господи! – мерзкие кучки винегрета с натыканными в него окурками… Явздрогнула, мне показалось, что я с ног до головы облеплена этим гнусным ночнымвинегретом, а сзади скрипнула дверь – это, видимо, вошел Владимир, еще неуспевший отдышаться, и я сорвала наколку и фартук и, ничего не говоря Свете иВалентине Ивановне, прошла через зал и смылась. Больше они меня не увидят,Света и Валентина Ивановна, и я их больше не увижу. Жалко: они хорошие. Но затоя больше не увижу масленую рожу Владимира, этого спившегося, обожравшегося иобворовавшегося по мелочам человека. Надо начинать жизнь сначала, думала я,пока шла по городу. Право, не для того я кончала десятилетку, чтобы служить вбуфете. Заработки, конечно, там большие, но зато каждый пижон норовит к тебепристать.

– Ну-ну, зачем же реветь? – сказал кто-то прямонад ухом.

Я увидела мужчину и шарахнулась от него, побежала каксумасшедшая. На углу оглянулась. Он был молод и высок, он удивленно смотрел наменя и крутил пальцем у виска. Может быть, с ним мне и стоит связать своюсудьбу, подумала я, но, может быть, он такой же, как Владимир? Я завернула заугол, и этот высокий светлоглазый парень навсегда исчез из моей жизни.

По радио шла передача для молодежи. Пели мою любимую песню:

Если хочешь ты найти друзей,

Собирайся в путь скорей.

Собирайся с нами в дальний путь,

Только песню не забудь…

В дорогу! В дорогу! Есть целина, и Братск, и стройка Абакан– Тайшет, а можно уехать и дальше, на Дальний Восток, вот объявление –требуются сезонницы для работы на рыбокомбинате. Я вспомнила множество фильмов,и песен, и радиопередач о том, как уезжает молодежь и как там, на Востоке,вдалеке от насиженных мест, делает большие дела, и окончательное решениесозрело во мне.