Конечно, он не слышал ничего в своем шлеме да еще на такойскорости. Все-таки не хватило бы у меня совести говорить ему такое, если бы онслышал. Катя съежилась за щитком. Вдруг она обернулась и посмотрела на меня.Засмеялась, сверкнули ее зубки. Глаз ее не было видно – отсвечивалиочки-консервы. Она сняла очки и протянула их мне: заметила, должно быть, что явесь заиндевел. Я хлопнул ее по руке. Она опять с сердитым выражением протянуламне очки. Сергей снял руку с руля и оттолкнул очки от меня, ткнул кожанымпальцем в Катю: надень!

– Ты наша гордость! – закричал я ему на ухо.

Конечно, он не слышал.

Катя надела очки и показала мне рукой: хочу курить. Япохлопал себя по карманам: нету, забыл. Она чуть не встала в коляске и полезлак Сергею в карманы. Тогда уж мы оба перепугались и затолкали ее в коляску.

– Совместными усилиями, Сережа! – крикнуля. – Совместные усилия приносят успех.

Но он, конечно, не слышал. Он возвышался надо мной, какбашня, он защищал меня от ветра, он мчал меня в неведомое будущее, в странуАпельсинию.

Мы обгоняли одну за другой машины, набитые людьми, а впередивсе маячили красные стоп-сигналы.

Из одной машины кто-то махнул нам рукой. Когда мыпоравнялись с ними, я узнал Витьку Колтыгу, бурильщика из партии Айрапета.

– Привет, Витя! Ты тоже за марокканской картошкойспешишь?! – крикнул я ему.

Он кивнул, сияя. Он вечно сияет и отпускает разные шуточки.Когда он приходит из экспедиции и появляется в городе, он корчит из себястрашного стилягу. Называет себя Вик, а меня Ник. Веселый паренек.

– Курево есть? – спросил я.

Он бросил мне пачку сигарет. Сергей дал газу, и мы сразуушли вперед. Я протянул пачку Кате. По тому, как она смотрела на Виктора, японял, что она не знает, что он сейчас работает у Айрапета. А Чудакова в кабинеона не заметила.

Катя долго возилась за щитком с сигаретами. Спички всегасли. Наконец она закурила, но неосторожно высунулась из-за щитка, и сигаретасразу размочалилась на ветру, от нее полетели назад крупные искры. Пришлось ейопять закуривать.

Мы взяли крутой подъем и сейчас мчались вниз, в Муравьевскуюпадь. Уже виднелись внизу пунктиры уличных фонарей в Шлакоблоках.

Катя сидела как-то бочком, взглядывала то на меня, то наСергея, очки отсвечивали, глаз не было видно, а губы усмехались, и в нихторчала сигарета, и от этого Катя казалась мне какой-то чужой и вообще какой-тонереальной, придуманной, героиней каких-то придуманных альпийских торжеств, онабыла за семью замками, и только кончик носа и подбородок были моими. Моими,ха-ха, моими… что же это такое получается и как тут найти выход? Говорят,кибернетическая крыса безошибочно проходит по лабиринту. Мальчики кибернетики,запрограммируйте меня, может, я найду выход? Может, броситься сейчас спинойназад – и делу конец? Я увидел, как протянулась кожаная рука, вырвала у Катиизо рта сигаретку и бросила ее на шоссе.

– Радость моя! – закричал я Сергею. – Другбеременных женщин!

Он резко повернул ко мне лицо в огромных очках. Они неотсвечивали, и я увидел, как там, в глубине, остекленел от бешенства его глаз.

– Ты замолчишь или нет?! – заорал Сергей.

Мотоцикл дернулся, полетел куда-то вбок. Толчок – и, ничегоеще не понимая, я увидел над собой летящие ботинки и сам почувствовал, чтолечу, и сразу меня обжег снег, а на лицо мне навалился кожаный зад Сергея.

Я отбросил Сергея, мы оба мгновенно вскочили на ноги – попояс в снегу – и, еще не успев перепугаться, увидели возящуюся в снегу исмеющуюся Катю.

Мотоцикл лежал на боку – в кювете, коляской кверху – идрожал от еле сдерживаемой ярости. Сергей мрачно подтягивал краги.

– Идиот, кретин, – сказал я ему, – ты зачемвзял Катю в коляску?

– А ты чего молчал? – хмуро, но без злобы сказалон. – Когда не надо, у тебя язык работает.

– Ох, дал бы я тебе!

– А я бы тебе с каким удовольствием!..

Он пошел к мотоциклу.

Катя шла ко мне, разгребая снег руками так, как разгребаютводу, когда идут купаться.

– А я только что привстала, чтобы дать Сережке побашке, и вдруг чувствую – лечу! – смеялась она.

– Смешно, да? – спросил я.

– Чудесно!

Это идиллическое приключение под безветренным глубоким небомна фоне живописных сопок и впрямь настраивало на какой-то альпийский, курортныйлад.

«Почему мы быстро так схватились, почему мы так быстро ирешительно поехали куда-то к черту на рога? – думал я. – Заапельсинами, да? Ну конечно, нам надо было куда-то поехать, вырваться в этотморозный простор, вылететь из сидений, почувствовать себя безумными путникамина большой дороге».

Я стал стряхивать с Кати снег, хлопал ее по спине, а онавертелась передо мной и вдруг, оглянувшись на Сергея, прижалась ко мне щекой.Мы постояли так секунду – не больше. Я смотрел, как за пленкой очков гаснут ееглаза.

– Колька, иди сюда! – крикнул Сергей.

Мы стали вытаскивать из кювета мотоцикл. Подъехала иостановилась рядом машина Чудакова. Витька Колтыга и еще несколько ребятвыскочили и помогли нам.

– Ну как там у вас? – спросил я Витьку. –Будет нефть?

– Ни черта! – махнул он рукой. – Джан Айрапетуперся. Третью скважину уже бурим в этом проклятом распадке.

– А вообще-то здесь есть нефть?

– По науке, вроде должна быть.

– Наука, старик, умеет много гитик.

– А я о чем говорю?

Сергей уже сидел за рулем, а Катя в коляске. Я подбежал исел сзади.

– Ты уж держись за ними, орел, – сказал яСергею, – всем ведь уже ясно, какой ты орел. Орлов – твоя фамилия.

– Глупеешь, Калчанов, – сказал Сергей, нажимая настартер и исторгая из своего мотоцикла звуки, подобные грому.

– Держись за грузовиком, – сказал я. –Проявляй заботу о детях.

– Учти, – сказал он, – наш разговор еще неокончен.

Я доверчиво положил голову на его плечо.

Все-таки он держался за грузовиком, и до самого моря переднами маячил кузов, полный какой-то разношерстной публики, среди которой ВикторКолтыга, видимо, чувствовал себя звездой, певцом миланской оперы.