я… Не очень понимаю.

Другие девушки с ней рядом уже вслушивались в их разговор — одна азиатской наружности и одна блондинка, причем обе не особо симпатичные.

— Я хочу сказать: почему меня надо непременно характеризовать через него?

— Ну и отлично! Потому что я хотела сказать, что он был редкостный придурок, но поскольку ты через него не характеризуешься, то мне и не придется тебе это говорить. Но тем не менее вы все же… хм… родились от одной матери? Которая вас зачала от одного и того же мужчины?

— Ага.

— Ну и как зовут тебя, не-Тедди?

— Я Бен.

Они чуть наклонились друг к другу, чтобы пожать руки, и Бен понял, почему эта девушка не снимает свитшот. Когда она подалась к нему и протянула руку, кофточка упруго натянулась под тяжестью груди. Теперь Бен едва сдерживался, чтобы не пялиться.

— Элис, — произнесла девушка и легонько качнулась назад, чтобы снова спрятать свою грудь за согнутыми коленками.

— А я Бен.

— Ну да, ты это уже сказал.

Тут на них повеяло ветерком, и Бен ощутил ее запах, но на столь краткий миг, что не мог бы сказать с уверенностью, что это от нее. Внезапно до него дошло, что если он сейчас же что-нибудь не скажет, то разговор будет безнадежно испорчен.

— А что, он в самом деле прыгнул в воду с крыши этого сарая? — спросил Бен.

— Кто?

— Тед…

— Уж не знаю, кого именно ты имеешь в виду. Но этот Тедди такой…

Бен рассмеялся.

— Да ладно.

Он снова поглядел на перед ее свитшота, но теперь там виднелась лишь собравшаяся комком материя.

Между тем по ступенькам на пристань поднялись еще две девушки, беззаботно чему-то смеясь. Заметив блондинку, сидевшую в компании с Элис, они кинулись к ней, душевно обнялись, пристроили рядом свои вещички и начали обсуждать, кто и как провел лето. Чтобы дать место новоприбывшим, всем пришлось немного подвинуться, и теперь Элис оказалась настолько близко к Бену, будто они намеренно расположились рядом. Бен на сей раз безошибочно уловил ее запах. И аромат ее шампуня, и запах собственно кожи. (Потом, уже вечером, когда Бен проходил в столовой мимо Ванессы Бейтс, его опять окутал душистый аромат. Но у Ванессы запах напоминал скорее чистую и совершенно пустую комнату.) Если бы Бен попытался это сформулировать, то Элис рядом с ним, на пирсе, чуточку пахла оставшимся на пальцах соком розмарина, чуточку — как только что высохшая слюна, чуточку — как потревоженный песок, что некоторое время калился на солнце, чуточку — как ношенная несколько дней одежда. Бен оказался не готов к этому новому ощущению и был совершенно обескуражен.

Запах Элис напомнил Бену о Нине из его родного городка, и с мыслями о ней он зажмурился на ярком солнце. Нина очень ему нравилась, и, после того как он выиграл Национальную лигу, Бен попытался запустить руку ей под блузку, хотя и знал, что она бы этого не одобрила.

Поднявшись в его доме на второй этаж (притом что мама осталась внизу в кухне), они с Ниной притворялись, будто играют на верхней площадке в бильярд на миниатюрном брукстоновском столе. Наконец Бен склонился к Нине и поцеловал ее в губы, и она вернула ему поцелуй. Ему не так уж и необходимо было тянуться ладонью к ее груди: он и так пребывал в полном изумлении, просто целуясь с ней. И все же его подмывало это сделать. Пальцы его нащупали край застегнутой на все пуговицы блузки. Но как только его рука коснулась ее кожи возле пупка, Нина, все так же его целуя, положила ладонь ему на грудь, будто бы лаская, а на самом деле локтем отстранив его руку. Притворившись, что принял эту фальшивую ласку за чистую монету, Бен снова запустил пальцы под край блузки. И опять, не переставая целовать его, Нина локтем крепко прижала его ладонь к своему животу, и больше притворяться он уже не мог. И он сказал тогда с досадой про себя: «Зато в Сент-Джеймсе моя девушка захочет, чтобы я это сделал». Теперь-то Бен понимал, что тот порыв забраться рукой к Нине под блузку навеян был тем, что он слышал летом о Хатче и Хизер Риз.

Он снова уловил запах Элис и уже никак не смог припомнить, как пахла некогда Нина.

— У тебя все норм? — спросила Элис.

— Что, прости?

— Ну, в общаге хорошо тебе? — уточнила она.

— Ну да, пока что все отлично!

— Врун! — усмехнулась Элис.

Бен тоже улыбнулся.

Он быстро заглянул ей в лицо, стараясь, чтобы это не выглядело чем-то выходящим за рамки.

— А в каком ты классе? — поинтересовался Бен.

— В четвертом.

— И что, до сих пор трудно привыкнуть? Мучает тоска по дому и все такое?

— Я здесь уже год, а все еще как будто привыкаю.

— Ясно.

— А у тебя есть сосед по комнате? — спросила она.

— Вон, видишь, мистер Лоск сидит, — сильно понизив голос, произнес Бен, — в ортопедических туфлях, с фотокамерой и с этой бесячей кожаной сумкой? Это и есть мой сосед по комнате.

Элис на мгновение обернулась посмотреть на Ахмеда, а потом улыбнулась Бену уже без малейшей теплоты, и он забеспокоился, не вышел ли в ее глазах грубияном.

Между тем Элис внимательно разглядывала Бена, сидящего рядом с ней на своем полотенце, — его угольно-черные волосы и длинное, ровное, даже напоминающее змеиное тело.

Он был еще слишком неуверен в себе, этот мальчик, чтобы оформиться внешне, стать солиднее. Но Элис знала, что очень скоро он преодолеет свою неловкость и застенчивость. Скоро он освоится, удачно напишет несколько тестов и почувствует, что вполне способен справиться со здешней учебой; он заметит, как улыбаются ему девушки после большого ужина, даже если его шутки и не были так уж смешны; и непременно выиграет несколько соревнований, каким бы спортом он там ни занимался; и рано или поздно растворится в этой ставшей уже привычной легкости жизни. Элис повидала здесь уже много таких же точно мальчишек, с которыми происходили подобные перемены: которые первое время неловко жались к стеночкам на танцах или возвращались с футбольного поля, скрывая лицо под глухим, точно у космонавта, шлемом, а потом мало-помалу становились развязнее в речах, вольготно плюхались на кресла в столовском зале отдыха, вопили и улюлюкали в обеденном зале, когда кто-то за столом отваживался произнести слово «пенис» чуть громче, нежели остальные, и, наклоняясь поцеловать какую-то девушку, нисколько не сомневались в том, что она ответит взаимностью. Они позволяли себе говорить во время урока, рассчитывая, что убедительность их слов проявится сама собой и мысли обретут форму уже в