– Вышла на днях, – сообщила она. – Сесилия всегда говорила, что он хороший писатель, и, я думаю, она не ошибалась. Это очень точное описание не самых привлекательных её черт. Как вы, наверное, уже поняли, мы с ним виделись всего один раз и мельком. Я не успела понять, что он за человек.

– Он довольно тонко чувствующий тип, – сказала Ракель. Сердце у неё билось так сильно, что это, наверное, было заметно даже через рубашку.

Фредерика усмехнулась:

– Она должна была понимать, на что идёт, связываясь с тонко чувствующим писателем, который просто обязан был сделать её героиней романа. Разбитое сердце писателя не игрушка. Не надо быть дипломированным историком, чтобы это понять.

– Она читала книгу? – Ладони были мокрыми от пота, и ей пришлось отодвинуть чашку, чтобы не уронить её.

– Не знаю, мы давно не общались. Во время нашего последнего разговора она просто заметила вскользь, что поэты намного выносливее, чем пытаются казаться. И всегда придумают хитроумный способ для использования собственного горя.

– То есть её адрес известен?

– Да, если она не переехала. Но не думаю, что она это сделала. Скорее всего, она по-прежнему в Берлине.

Взяв с подноса сигариллу и спички, Фредерика неспешно закурила.

– Вы хотите знать, почему я ничего не рассказала? Если коротко, то мне казалось, я не тот человек, который обязан это сделать. Сейчас вы сами приехали за правдой, и меня это радует; я помогу вам всем, чем только смогу. Но выгрузить эту правду в вашу жизнь без вашего желания я не могла. Все эти годы я думала, на что́ у меня есть право, что я могу рассказывать, а что нет. У психологов всё просто: они обязаны хранить тайну. Но за стенами клиники чётких правил нет. И некоторые считают, что правду нужно рассказывать всегда, что это всегда во благо и что в любых заданных обстоятельствах необходимо придерживаться того, что представляется вам правдой. Но люди придумывают истории, чтобы защититься, чтобы можно было управлять собственной жизнью. А если разрушить историю, может наступить хаос. Но если история не соотносится с реальностью, если она основана на грубых недоразумениях и неверных толкованиях, то такая история сама по себе становится проблемой. И тем не менее, возможно, именно такая версия действительности в данный момент позволяет человеку жить дальше. Почти все мы смещаем и цензурируем смысл. И память здесь ведёт себя нечестно. Мы невольно отодвигаем трудное и болезненное. И выбираем другой небольшой эпизод, подчищаем его и отшлифовываем, пока он не превратится в символ всей истории. Понимаете?

– Понимаем, – сказал Элис. Он так долго молчал, что Ракель почти забыла о его присутствии. – Итак, что тогда случилось?

– Думаю, мне лучше начать с самого начала.

37

Начало разворачивалось в ранние восьмидесятые. У Фредерики был роман с гётеборгским художником. Имя ничего Ракель не говорило, но Элис утверждал, что слышал о нём. Потусоваться в Хагу приходил один чел, на несколько лет младше, он молча сидел в углу, посмеиваясь над чужими шутками. Курил французские сигареты и пил красное вино, которым его кто-нибудь угощал. Когда напивался, какая-нибудь девушка всегда брала его под опеку. Фредерика тоже пошла с ним как-то прогуляться, когда ему понадобился свежий воздух, чтобы протрезветь до степени, которая позволила бы вернуться домой. Она не знала, где он живёт, но он сказал, что неподалёку. Он всегда вёл себя вежливо, даже когда блевал, держась за дерево, и с него слетели очки. «Ты не могла бы помочь мне найти… видимо, я потерял… вот уж действительно невезение». Он вытер рот рукавом рубашки. «Фредерика, прости, мне действительно очень неловко…» Её удивило, что он знает её имя, ей казалось, что он в упор её не видел до момента, когда бойфренд попросил её выйти с этим типом ненадолго, чтобы его «не вырвало на ковёр». Выгулять, как собаку, думала тогда Фредерика, спускаясь по лестнице и придерживая парня за тощие плечи.

Со временем она познакомилась и с Мартином, который говорил громко и чётко, использовал слова, вроде «многострадальный» или «двоемыслие» и всегда и во всем поддерживал Густава. Они были не разлей вода. Услышав о Сесилии, Фредерика забеспокоилась: был риск, что в этих отношениях Мартин исчезнет. В паре Густав – Мартин ни для кого больше не оставалось места. Даже если теоретически у Мартина мог быть роман – Фредерика помнила какую-то громогласную девицу с сильно подведёнными глазами и в кожаной куртке, – но в чисто эмоциональном плане этой особе отводилась совсем иная роль. Но рано или поздно у Густава должен был появиться конкурент, а Густав очень нуждался в человеке, который заботился бы о нём, когда он переберёт спиртного, находил бы ободряющие слова, обрывал разглагольствования о бессмыслии всего и вся и развеивал тоску, мешавшую работать, поскольку только живопись и возвращала существованию Густава более или менее правильный вектор. Словом, поначалу Фредерика Сесилию не приняла, а события долгого лета 1986-го ей не понравились.

Элис и Ракель, как сказала Фредерика, наверняка помнят, что у бабушки Густава была вилла неподалёку от Антиба на Французской Ривьере. Летом, когда она уезжала в Швецию, она предоставляла дом в распоряжение Густава, чтобы тот мог «писать и отдыхать». У неё были и другие внуки, к примеру, сёстры фон Беккер, которые тоже с радостью пожили бы во Франции, но бабушка решила, что летом дом принадлежит только Густаву. Для истории искусств выбор оказался удачным, потому что именно там и тогда её талантливый внук создал «Люкс в Антибе» и другие знаменитые картины.

Как-то от Густава пришла очередная забавная открытка, в которой он приглашал Фредерику приехать, что она и сделала, поскольку других планов на ближайшую пару недель у неё не было. Ей нравились и Густав, и Мартин, но в её глазах оба были слишком молоды: ей тридцать, а им двадцать четыре – двадцать пять, и их всё ещё жадно интересовал тот мир, который она уже оставила в прошлом. К тому моменту она как раз поняла, что кинематографические опыты не принесут ей никакого дохода, и начала изучать психологию с внятным намерением найти настоящую работу. Тут и пролегла демаркационная линия между ней и её юными друзьями. Ни о какой «настоящей» работе те и не думали. Густав намеревался обеспечивать собственное существование продажей картин, а Мартин увлечённо сочинял некий роман поколения. Но Фредерика подумала, что, если в их компании ей станет