тку мою «тёмно-широкую ткань», – сказала Сесилия, повернув к нему лицо. Он обхватил её голову руками и поцеловал в губы.

Но сейчас Мартина поблизости не было – он сидел, склонившись над рукописью, которую никак не мог закончить и, почти как Пенелопа, каждую ночь в клочья разрывал страницы, написанные днём. А мужчина, остановившийся у соседнего столика, ничего не говорил о том, что Сесилия красавица, блондинка или типичная шведка – не произносил всех тех слов, от которых Сесилия отворачивалась, как юная кобылица отворачивается от слишком высокого препятствия. Он вёл себя во всех смыслах цивилизованно. Извинился, что помешал, объяснил, что пришёл на встречу с другом слишком рано и решил укрыться от солнца под маркизой. В вежливых фразах на понятном французском как бы звучало обращённое к Сесилии предложение: вы вольны прервать разговор и вольны позволить мне остаться. Оба варианта возможны с сохранением достоинства всех присутствующих.

– Пожалуйста, – сказала Сесилия, – вы можете подождать рядом с нами.

Он оказался английским археологом. Он заметил, что Сесилия читает драмы Эсхила. А он как раз специализируется на античной Греции и последние три месяца провёл на раскопках храма недалеко от Коринфа, что и объясняет его загар, – он почувствовал, что об этом надо сказать, чтобы они не приняли его за бездельника с какой-нибудь яхты. Такой жизни он бы, увы, не вынес, даже если бы ему её предложили.

Сесилия поинтересовалась, что это был за храм и какая храмовая деятельность там велась.

– Храм Афины Паллады, – ответил он и спросил:

– Вы же знаете её историю?

– Do tell [241], – предложила Сесилия.

И он рассказал им, что Афина Паллада – одна из центральных фигур греческой мифологии, богиня войны и мудрости – родилась, когда у верховного бога Зевса сильно разболелась голова, и её решили расколоть, чтобы посмотреть, что внутри не так. А оттуда вышла взрослая, облачённая в доспехи Афина.

Пока он говорил, Сесилия не спускала с него глаз. Она взяла сигарету из пачки, которую оставила на столе Фредерика. Мужчина поднёс зажигалку. Он наклонился, и его рука слегка коснулась её руки.

Дело в том, что Сесилия совсем недавно говорила об Афине Палладе за ужином. Её последний библиотечный улов включал в себя несколько книг по истории и мифологии Античности, этот интерес появился в связи с тем, что Мартин постоянно упоминал Гомера. И Сесилия наверняка знала миф, который по её просьбе рассказывал археолог. Фредерика задумалась, как ей относиться к этому факту, но тут на противоположной стороне площади появился растерянный персонаж со всеми атрибутами туриста: слегка тучный, красное лицо, мятый льняной костюм, фотоаппарат, висящий на шее, и карта, в которую он смотрел с выражением человека, только что обнаружившего, что он где-то свернул не туда.

– А вот и Пендлтон, – вздохнул археолог и посмотрел на наручные часы, – человек, который крайне свободно обращается со временем, за исключением времени, протекавшего до Рождества Христова. Там он чудовищно точен. Без сопровождающего его можно оставлять только на территории Кембриджа. Mesdames, был очень рад пообщаться. Au revoir.

Они видели, как он перешёл площадь и поздоровался с коллегой. Прежде чем они скрылись из вида, он с улыбкой оглянулся. Сесилия подняла руку в древнем приветственном жесте.

– Ты встречала его раньше? – спросила Фредерика.

– Петера? Никогда.

– Ты ему понравилась.

– Может быть. – Сесилия улыбалась, глядя в стол и вращая ножку бокала. – Как знать.

И только потом Фредерика сообразила, что археолог не представился по имени. Эту мысль она попыталась отогнать. Наверное, она просто прослушала. И всё равно сценка застряла в памяти, как песчинка, которую никак не вытряхнуть.

38

Поезд тронулся. Мартин Берг смотрел на картонную упаковку с обёрнутой плёнкой булочкой, йогуртом и мюсли. Живот свело. На утренний стокгольмский в кассе остались только билеты в первый класс, но какая Мартину от этого радость? По старой привычке, он сходил за чёрным кофе и взял по экземпляру всех дневных газет, включая «Дагенс индустри».

У еврейского кладбища пытался рассмотреть окна Ракели, но забыл, на каком этаже она живёт – втором или третьем. Вернулся к газетам. «Гётеборг постен» опубликовала некролог и крупное фото скоропостижно скончавшегося ХУДОЖНИКА ГУСТАВА БЕККЕРА.

Обнаружил, что забыл дома портфель. И у него нет рукописи, которую можно читать. Нет компьютера. Есть мобильный, но Мартин отключил звук и положил его во внутренний карман. До встречи с адвокатессой в мастерской оставалась ещё масса времени. Она предлагала офис, но он настоял на мастерской. «Вы там когда-нибудь были?» – спросил он у неё. «Нет», – ответила она. – «Тогда это последний шанс, – сказал он. Ведь так? Потому что скоро всё упакуют и прочее». – «Да, – ответила она. Почему бы и нет?» – «Pourquoi pas!», – воскликнул Мартин. Потом откашлялся и продолжил нормальным голосом: «Хорошо, да, отлично. Тогда увидимся там в час».

Сначала смерть, потом оглашение завещания. Надо составить своё, подумал Мартин. Рано или поздно что-то начнёт разрушаться в крошечных клетках мускулатуры и мозга. Я завещаю мириады бумаг моим детям, Ракели и Элису, они могут распоряжаться ими по своему усмотрению. Все маленькие записные книжки. Все полуготовые романы. Законченную на девяносто процентов магистерскую работу по литературоведению. Кипу бумаги, которую можно превратить в качественную биографию незаслуженно забытого писателя Уильяма Уоллеса. Пожалуйста, дети. Вот вам собрание сочинений вашего отца.

Мимо мелких железнодорожных станций поезд пролетал за секунду. Теперь, когда ушла сдерживающая сознание растерянность, в памяти развернулось воспоминание о бдении с покойным. Он долго оставался наедине с Густавом, с телом, которое когда-то было Густавом. Диспетчер скорой помощи спросила, есть ли пульс.

– Я не уверен, – ответил Мартин. Она проинструктировала, как класть пальцы на шею. Мартин сообщил, что Густав совсем холодный, а он ничего не знает, потому что раньше с таким не сталкивался, что это должен определить специалист, немедленно, потому что, если он ещё жив, речь может идти о секундах.

– Разумеется, разумеется, мы высылаем бригаду, – спокойно ответила женщина.

Когда Мартина однажды укусила оса и это вызвало тяжёлую аллергическую реакцию, скорая материализовалась немедленно. И до сих пор ему казалось, что звук сирен должен раздаваться уже через несколько секунд после того, как повешена трубка, а пострадавший должен без промедления попадать в надёжные руки профессионалов. Но прошло пять минут, и ничего не произошло. Он подумал: дам им ещё пять минут и снова позвоню. Густав не сидел бы один в дурно пахнущем полумраке. Густав сказал бы: «Какая разница, я же умер, да? Умер так умер. Главный признак смерти – утрата значений. Смерть великий уравнитель. Неважно,