Но на вилле её встретили трое. Подруга Мартина Сесилия, чьё имя до того изредка упоминалось в письмах и телефонных разговорах, оказалась высокой спортивной девушкой, от которой как будто веяло чистотой и правильностью. Красивая, но строгой и торжественной красотой, которая больше подошла бы столетию крахмальных воротников и горностаевых мантий. Одевалась как мальчик – в рубашки и слаксы, отрезанные до середины голени. Живая, с быстрой реакцией, она громко смеялась, ныряла со скал и плавала дольше, чем кто-либо из них. Фредерику удивило уже первое рукопожатие, оказавшееся по-дружески крепким.

К моменту появления Фредерики они успели провести в доме какое-то время. То, что Мартин и Сесилия – пара, было почти незаметно; эти трое скорее как бы образовывали единое целое. У них сложились свои ритуалы и привычки. С утра каждый занимался своим делом, а после обеда они на несколько часов уходили к морю. После чего снова довольно долго работали. Густав рисовал, Мартин сочинял роман, а Сесилия писала эссе на мудрёную тему, и не потому что должна была, а потому что ей было интересно, но она, по её собственным словам, толком не знала, как это делается, и пыталась научиться.

Постепенно Фредерика привыкла к заведённому порядку, хотя поначалу ощущала некий слабый диссонанс неясного происхождения. Она, к примеру, помнила один неловкий разговор на веранде. Сесилия сидела под парусиновым навесом, который просеивал палящее солнце, превращая его в прозрачный и чистый свет. Фредерика просто из вежливости о чём-то спросила, но тут же поняла, что отвлекает молодую женщину.

– Прости, я помешала? – произнесла Фредерика.

– Да, – ответила Сесилия, не отрываясь от пишущей машинки. – Мы позже поговорим.

Работа была тем остовом, вокруг которого формировалась их жизнь, и главным было упорство Сесилии. Прямая спина, письменный стол, горы бумаг и стопки книг: всё это внушало спокойствие, желание размышлять и влияло на атмосферу в доме. Без Сесилии Мартин и Густав, наверное, валялись бы в теньке, слушали кассеты на портативном магнитофоне, пили пастис и как верх предприимчивости шли бы гулять по окрестностям. Появление Фредерики нарушило равновесие, вернее, могло бы нарушить, если бы Сесилия дала слабину хоть на миллиметр.

В принципе, Фредерика ничего не имела бы против того, чтобы пить вино и до полуобморока сидеть под жарким солнцем, но в присутствии сосредоточенной фигуры на веранде эти занятия теряли привлекательность. К счастью, она взяла с собой несколько книг из обязательного списка, и сейчас, спустя четверть века, самым любимым экземпляром «Толкования сновидений» для неё по-прежнему остаётся покет с песчинками между страницами, распухшими от морской воды, тем летом она прочла эту книгу дважды.

Фрейда Сесилия не знала – «знать», в её понимании, означало прочесть «центральные работы в оригинале», – и он её очень интересовал. На самом деле Сесилию интересовало почти всё. «Надо же!» – эту реплику Фредерика слышала от неё не раз. И «расскажи ещё». Всё на свете казалось ей частью пазла, который объяснял устройство мира. Всё было потенциально важным. На любой вопрос она всегда искала ответ. Не будучи местной жительницей, она умудрилась справиться с жесточайшей бюрократией, свойственной французским учреждениям, и получить читательский билет городской библиотеки. Туда она регулярно ездила на велосипеде и возвращалась, счастливая и пыльная, со связкой книг, которые должны были прояснить то, что её занимало в данный момент. Под сенью лимонного дерева она усаживалась в выцветший шезлонг, держа книгу на коленях и скрестив ноги так, что были видны покрытые песком стопы, – и полностью отключалась от мира, пока не чувствовала, что пора искупаться в море.

Жара в саду у Фредерики была такой сильной, что Ракели достаточно было просто закрыть глаза, чтобы представить то первое лето в Антибе: стальной солнечный диск, острый блеск моря, горячий песок. Аллея лимонника и парусиновый навес веранды были ей знакомы по картинам Густава, но образ из рассказа Фредерики не вполне совпадал с контурами серьёзной молодой женщины на его полотнах. Ракель вдруг подумала, что ей никто никогда не говорил, что Сесилия была такой хорошей пловчихой.

– Это может показаться странным, – продолжила Фредерика, – но по отношению к ней у меня почему-то срабатывал своего рода инстинкт защиты. Да, именно так. В ней чувствовалась некая преждевременность, как будто она с рождения была взрослой и всё умела. Мартин и Густав воспринимали её как связующее звено с реальностью и здравым смыслом, но она ведь была ещё очень юной, просто бо́льшую часть собственных взрослых лет она провела за чтением и письмом. А узнать, что происходит в её голове, было отнюдь нелегко.

Потом они подружились – Сесилия прекрасно ладила со всеми, если ей не мешали работать, – и много времени проводили вдвоём. А один эпизод Фредерика не раз вспоминала уже после того, как Сесилия исчезла. Видимо, он произошёл в то самое лето, потому что Ракель ещё не родилась. Однажды вечером Сесилия по какой-то причине решила не работать, а поехать на велосипеде в город и пригласила с собой Фредерику. На узкой спине Сесилии парусом раздувалась рубашка, педали крутились легко и быстро, хотя дорога шла в гору. На вершине холма Сесилия остановилась, чтобы подождать Фредерику, а та, уже смирившаяся с перспективой навсегда остаться режиссёром-любителем, пожалела, что у неё нет с собой камеры, чтобы увековечить светлый образ на фоне терракоты и охры пейзажа.

Хорошо ориентировавшаяся в городе Сесилия провела Фредерику по средневековым улочкам к небольшой площади. Они сели за столик уличного кафе, Сесилия широко улыбнулась официантке, заказала белое вино и устрицы и попросила принести пепельницу. Фредерика отлучилась в туалет, а ровно в момент её возвращения рядом с их столиком появился и заговорил с Сесилией молодой мужчина.

За несколько дней до этого Фредерика стала свидетельницей обмена репликами между её новой подругой и другим мужчиной, который попытался познакомиться с ней на пляже. Сесилия тогда попросту сказала: monsieur, вынуждена вас прервать, я занята и продолжать разговор не могу. Monsieur спросил, чем она занята. Ça ne vous regarde pas [240], ответила Сесилия и вернулась к своей книге. Мужчина, видимо, не знал, как реагировать дальше. Возможно, он воспринял «нет» как призыв к возобновлению инициативы. Его сомнения явно затянулись, и он выглядел глупо – стоял, неприкаянно опустив руки, игнорируемый особой, вызвавшей его интерес, и рассматриваемый её подругой. Но тут подошёл Мартин, и навязчивый собеседник ретировался.

– Я вижу, тут опять женихи Пенелопы, – сказал Мартин, целуя Сесилию в макушку. Хотя он редко так поступал на публике.

– Да, я