осанка, гордый серьёзный вид, слегка вздёрнутый подбородок, пристальный прямой взгляд.

Дело было не в том, что она выглядела старше. Шиповки. Современная модель. В таких сейчас ходят в тренажёрные залы.

– Эта не подписана, – сказала Сэхэр. Она пометила, что должна проверить, как следует поступать с неподписанными работами. Быстро улыбнулась ему, как бы говоря «хорошая картина», и перешла к следующей.

Вскоре Сэхэр уехала в такси, оставив его одного на улицах Стокгольма. Нещадно палило солнце. Город кишел туристами. Мартин перебросил пиджак через руку. Он мужчина, направляющийся на деловую встречу. Обратный билет он не забронировал и не знал, в какой стороне находится вокзал. Решив, что с высоты сориентируется лучше, Мартин поднялся на вершину холма, обрамлённого домами с фасадами пастельных цветов. Между зданиями действительно сверкала вода, но различать, где в городе канал, а где шхеры, где Мэларен, а где море, он так и не научился и просто пошёл к воде.

Ему очень хотелось поговорить с кем-нибудь, кто знал Густава. Сперва он подумал, что, кроме Сесилии, таких людей нет. Но потом вспомнил о Долорес. Высокомерную резкую девушку в чёрной ермолке а-ля Салли Боулз [242]. Она знала Густава с начала девяностых.

Мартин набрал её номер, но никто не ответил. Написал эсэмэску и, когда телефон завибрировал, ответил сразу. Но вместо строгого уставшего голоса Долорес услышал мягкую встревоженную речь:

– Здравствуй, это Мария. Я знаю о Густаве. И просто хочу спросить, как ты.

Мария? Какая, к чёрту, Мария? Мартин закрыл глаза и попытался соединить голос с живым человеком, и только потом сообразил посмотреть на дисплей. Мария Мальм – подсказала ему эта фантастическая современная штуковина.

– Рад, что ты позвонила, Мария. – Его благодарность больше напоминала принудительную вежливость. – Я сейчас в Стокгольме, занимаюсь бумагами Густава.

Она что-то говорила об утрате, горе и времени, которое должно пройти. Когда он возвращается? Может быть, они увидятся?

«Офисным» голосом он сказал ей, что сейчас это будет сложно, у него, увы, много дел, но потом можно будет созвониться, как-нибудь. Он знал, что не позвонит. И она, скорее всего, понимала, что он отвечает формально, но «да, конечно» она произнесла с такой сердечностью, которая позволяла заподозрить, что она вообразила, что он пока не в себе и ему нужно время, и, если она подождёт, то шанс появится. Она утешит его в горе. Их объединят потери и прошлое. В их отношениях появятся искренность и открытость. Если всё понимающая Мария Мальм просто будет ждать, ждать, как ждут верные жёны моряков, а они ждут целую вечность, не замечая времени, то рано или поздно всё у них наладится.

После разговора силы Мартина оставили окончательно, и он опустился на скамейку у воды. Мимо плыл туристический катер, и ветер принёс ему обрывок экскурсии. And here on the left side we have Martin Berg, a liar and a coward, despite his mature age still not capable of being honest neither to himself nor to others [243]. То, что тебе нужно, думал Мартин, ты от меня никогда не получишь. Ты используешь меня для собственной иллюзии любви, а реальность тебя разочарует. Со временем ты начнёшь проявлять недовольство, критиковать, возможно, даже возненавидишь меня. Будешь хлопать дверью. Плакать. Хотеть не того, чего хочу я, и корить меня за это. Начнёшь спрашивать почему. Говорить, что ты сама виновата. Будешь думать, что всё это потому, что ты неудачница. Указывать на несправедливость. Требовать возмещения. Будешь заставлять меня извиняться и внушать мне чувство стыда. Но ты должна была с самого начала понять, что́ я могу тебе предложить. Нет, это не тот случай, когда любовь просто прошла. И не тот, когда надо перевернуть страницу и забыть обо всём, кроме работы. Признать это – значит открыть дверь в подвал, где обитает смерть. Будущее нужно сохранять, как утешение и шанс. Возможность воображать будущее позволяет вынести свинцовую тяжесть того факта, что происходящее здесь и сейчас, собственно, и есть земная жизнь.

* * *

Долорес перезвонила ему через пятнадцать минут или через час – определить, сколько прошло времени, Мартин не мог, да и это было неважно. Голос звучал сдержанно, по-деловому, почти настороженно, как будто она разговаривала с человеком, который только что пережил серьёзную аварию и ведёт себя не вполне вменяемо из-за шока. Какая ужасная новость, сказала она. Она очень хочет повидаться. Сейчас у неё встреча, но в пять в «Транан» его устроит? Он помнит, где это? Карлсбергсвэген рядом с Оденплан? Хорошо? Точно?

– Да, разумеется, отлично, увидимся. Пока. До встречи.

Он был в этом заведении тысячу раз. Шумные вечеринки из другой жизни, хотя… Нет, полностью сохранивший интеллект Мартин Берг без труда доберётся от набережной, судя по всему, это Сёдермальм, до старого доброго заведения под названием «Транан». Особенно – он прищурился, вглядываясь в часы на здании церкви – учитывая, что в запасе у него полтора часа. Pas de problème [244]. Надо просто двигаться. На метро или такси получится слишком быстро. Лучше он прогуляется. Для начала надо перейти на другой берег. Водоём – это первый этап. Впереди мост. По пути к нему он прочёл себе небольшую нотацию. Нужно сосредоточиться только на том, чтобы из пункта А переместиться в пункт Б. Он не должен думать о новом портрете Сесилии. У нового портрета Сесилии наверняка есть несколько объяснений. Сейчас он ни одного придумать не может, но они точно найдутся. Не сразу. Всему свой срок. Придёт время, и он задастся вопросом, почему его жена появилась на картине в мастерской Густава. А сейчас ему нужно найти дорогу до «Транан». Он разберётся со всеми проблемами по мере их поступления.

Несколько раз он спрашивал у прохожих дорогу, и почти никто не мог ему ответить (проклятые туристы), но в конце концов нужный адрес нашёлся. Все столики на террасе были заняты, но внутри, слава богу, было немноголюдно и царил полумрак. Официантка посадила его у стены и решила за него, что он хочет бокал вина. Мартин занялся чрезвычайно сложным делом – покупкой железнодорожного билета на вечерний поезд. Если он выпьет два-три бокала, он, возможно, уснёт, что было бы предпочтительней всего остального.

Когда часы пробили пять, в дверях появилась Долорес с велосипедным шлемом в руках. Встреть Мартин её на улице – ни за что бы не узнал. Быстрые движения, былая медлительность рептилии исчезла без следа.

– Ужасно, – произнесла она, крепко его обняв, и рухнула в кресло напротив. – Я страшно огорчилась, когда узнала. Кажется,