себя в палате и на её появление почти не отреагировал. Медсестра проводила их в красивый сад.

Он казался замедленной, заторможенной версией самого себя, как пластинка, проигрываемая на низких оборотах. Когда она протянула ему пачку «Голуаз» и украденный в букинистической лавке поэтический сборник Гуннара Экелёфа «Поздно на земле», он на пару секунд просиял, но вспышка энтузиазма оказалась краткой, как новогодняя хлопушка. На нем были брюки с подтяжками и тапочки. Ремни и шнурки, сообщил он, тут под жёстким запретом, видимо, потому что на них можно повеситься. Какой-то придурок несколько дней назад попытался. Да ещё и прямо перед вечерним обходом, то есть при минимальных шансах преуспеть. Потерпел бы совсем немного – получил бы в своё распоряжение несколько часов и повесился бы без помех. Вот что это за манера! А теперь обо всех остальных тоже плохо думают и ко всем относятся с неоправданным подозрением. Ему еле разрешили взять в палату рисовальные принадлежности, а на перо для туши с острым металлическим наконечником пришлось получать разрешение у главврача.

Но за сигареты и книгу он тогда поблагодарил. «Кое-что из истории литературы Мартину всё же удалось вдолбить мне в голову, и я понимаю, что для человека в моей ситуации Экелёф – хороший выбор». О Мартине Долорес слышала не впервые, чаще всего Густав называл его «мой гётеборгский друг» или как-то так. А тогда Густав говорил о нём так, как будто он уже был и её другом. Да и вообще о Мартине он говорил чаще, чем о ком-либо другом. Мартин сказал бы об этом так… Мартин считает, что… Кажется, Мартин звонил и сейчас волнуется, почему он не ответил… Ему нужно в Гётеборг, чтобы встретиться с Мартином. У него мало времени. Она должна помочь ему удрать отсюда, чтобы он успел на поезд. Только и разговоров, что о Мартине, но, когда Густав заявил, что хочет сбежать из клиники, Долорес встревожилась, хотя он продолжал спокойно сидеть, опираясь рукой на подлокотник скамейки, курить и рассматривать кленовые кроны. И не стал возражать, когда она сказала, что лучше не убегать, а поговорить с главврачом о выписке.

Эпизод в психиатрической клинике они потом никогда не вспоминали. Как будто вырезали его из истории, поместили в хранилище и заперли. Со временем она о нём забыла и воспринимала как странный сон.

Долорес сделала паузу, чтобы подобрать вилкой остатки пюре и огурца. А прожевав, сказала, что потом несколько лет всё было более или менее спокойно. Следующий большой срыв случился у него, разумеется, в Лондоне. Там он действительно увяз основательно, но об этом Мартин уже всё знал. И как Сесилия вытаскивала его из того жуткого места, и как он блевал в такси, и все прочие подробности. Когда он выкарабкался, Долорес и вдова Вендела объединили усилия и следили за тем, чтобы он ничего не употреблял. Периодически звонила с проверками Сесилия. Эти трое как бы заключили молчаливое соглашение, и ни одна из них так никогда и не призналась Густаву в этом их сговоре.

Мартин осилил половину порции. Так уже будет прилично. Фрикадельки в горло не лезли совсем, а пюре ещё более или менее. Он сложил нож и вилку на краю тарелки.

– А потом? Как он жил в последнее время?

Долорес вздохнула. Последние лет десять-пятнадцать, сказала она, они мало контактировали. У неё был сложный период, муж учился, родился первый ребёнок, она сменила работу, они переехали из двухкомнатной в Сёдере в трёшку в Мидсоммаркрансене [246], родился второй ребёнок, они купили таунхаус. Несколько лет ремонта, обычные хлопоты семьи с двумя маленькими детьми. Она прекратила красить волосы, начала надевать велосипедный шлем и больше не называла себя поэтом. Иногда она звонила Густаву, и они встречались где-нибудь в городе. Пили пиво, это были, в общем, приятные встречи, но, как правило, к ним присоединялись какие-то его новые друзья из мира искусства, и она неизбежно начинала чувствовать себя старой и скучной, хотя на самом деле была вполне довольна своей жизнью. Она по-прежнему следит за поэтическими новинками. И теперь, когда дети подросли, они с мужем ходят в «Синематеку» и на концерты. Летом ездят к родственникам мужа на Оланд, где у неё неожиданно обнаружилась страсть к рыбалке. Да, конечно, они с ним не раз пересекались, и она всегда считала Густава одним из самых близких друзей.

* * *

Долорес довела его до метро и несколько раз повторила: центральный вокзал, отсюда всего несколько минут. У него не было никакого багажа? Точно? Он ничего не забыл в ресторане? Она чуть не вернулась, чтобы спросить, но он решительно покачал головой.

– Увидимся на похоронах, – сказала она, застёгивая шлем.

Уже на перроне Мартин вынул маленькую записную книжку Густава.

Пролистал до сВ и, затаив дыхание, набрал номер.

40

Лёгкий бриз раскачивал кроны яблонь, но воздух оставался плотным и горячим. Над блюдом со сладостями кружила назойливая оса. У Ракели вспотели ладони. Фредерика налила воды и велела им пить.

– Надеюсь, я вас не утомила всеми этими деталями, – сказала она.

– Всё в порядке, – ответил Элис так, как будто ей этот разговор был нужнее, чем им, а не наоборот. Он за два укуса проглотил печенье с малиновым джемом. – Но я не совсем понимаю, как это связано с Берлином. Она же сейчас в Берлине, да? У неё был роман с этим археологом? Что с ним было потом?

– Думаю, они никогда больше не встречались, – улыбнулась Фредерика. – Хотя откуда мне знать.

– А что было потом?

– А потом прошли годы. Вы тоже поймёте, как они проходят, а проходят они пугающе быстро.

Фредерика и Сесилия переписывались. Сесилия писала о будничных новостях и о семье, и только в виде исключения – о собственных мыслях и чувствах. Иногда упоминала о Густаве, преимущественно в том ключе, что она за него волнуется. Потом письма из Швеции стали приходить реже. Это совпало с тем, что Фредерика нашла новую работу и пребывала в процессе расставания с мужчиной, с которым прожила вместе несколько лет, поэтому письма, как и многое другое, откладывались на потом. И кроме короткого телефонного разговора сразу после рождения Элиса, известий долго не было, пока однажды, несколько месяцев спустя, Фредерика не получила открытку, типа той, которую шлют туристы, там был фрагмент ватиканской «Градивы». Не скажу, что меня держат в плену, писала Сесилия, но на выздоровление меня, похоже, заговорили. И ниже адрес загородной виллы.

Фредерика приехала в разгар лета. Ей